Любимая муза Карла Брюллова - Елена Арсеньева

Его противница ничего не ответила. Ну что ж, она, может, и была безумна, зато не тратила время и дыхание на пустые реплики, отвлекающие внимание. Сильная, сосредоточенная, безостановочно двигающаяся, владеющая такими хитрыми финтами, о которых не всякий бретёр имеет понятие, она, с облаком черных кудрей, реющих вокруг мраморно-белого лица, и мрачно сверкающими черными глазами, казалась истинным воплощением погибели, которая вдруг свалилась на голову бедного графа Николая Самойлова.

Он и раньше знал, что жена его поистине неутомима. За что ни возьмется – устали и удержу знать не будет!

На балах вертиж делался и ноги заплетались у самых завзятых танцоров, а графиня Юлия Павловна знай меняла бальные туфельки (на всякий бал брала не меньше пяти пар) – и снова кружилась в вихре вальса или любого другого танца.

На прогулках могла отшагать десять верст без отдыха, оставив позади измученных попутчиков.

Без устали носилась на коньках по замерзшей Неве, пока лед под ней не начинал просто-таки дымиться.

Коли затевались катания с гор, выбирала самую крутую, высокую и ухабистую и скатывалась по ней снова и снова, покуда не разваливались салазки.

Подобно ямщику с дубленой задницей, готова была сидеть на козлах или облучке и править легким экипажем либо санями с утра и до вечера, что зимой, что летом.

Одной из первых переняв новую моду: не нюхать табак, а курить его, – завела себе набор трубок и дымила с таким пылом, что в комнатах топор вешать можно было, а свежего человека табачный дух в беспамятство повергал.

Что и говорить, здоровьем и силою графиня Самойлова напоминала тех былинных поляниц, девок-богатырок, которые никогда не упускали случая руку правую потешить, сражаясь с кем ни попадя и поражая даже мужчин своей удалью.

Но истинной страстью Юлии Павловны была верховая езда… как в буквальном смысле, так и в переносном.

Два дня подряд на одном жеребце либо кобыле никогда не выезжала – настолько утомляла скакунов своей привычкой нестись не разбирая дороги, пока пена на удилах клочьями виснуть не начинала. И, бывало, сходясь с Юлей в супружеской постели, Николай Александрович сомневался, что доживет до утра, столько раз требовала от него молодая жена доказывать его к ней любовь и страсть.

Ну, пяти-шести совокуплений за ночь могло бы хватить и вакханке, а графиня Самойлова была всего лишь женщиной! И все же ей, бессонной и неутомимой Юлии, этого было мало… Иногда ее начинала обуревать неудержимая похоть среди бела дня, и тогда она самым натуральным образом швыряла супруга на первое попавшееся ложе, роль которого могло сыграть и кресло, и стул, и вообще покрытый ковром паркет (но применялся в дело, случалось, и непокрытый)…

Нет слов, Николай Александрович не за просто так заслужил прозвище русского Алкивиада! Подобно этому древнему полководцу, он был красив, отважен и редкостно беспутен. Сложением отличался богатырским, а уд его был из тех, какими мужчины, хвалясь, заборы валят! Когда же господам кавалергардам взбредало померить свою мужскую оснастку на саблях, граф Самойлов прочих всегда опережал, занимая чуть ли не четверть клинка[3].

А коли хаживал к девкам, так иные дуры порой чуть ли не с визгом разбегались, пугаясь размера его взведенного курка! Правда, потом оставались весьма довольны и даже говорили, что такому кавалеру готовы услужать бесплатно, только бы изведывать от него несказанное наслаждение.

Отчасти именно из-за сих размеров Николай Александрович и в корпусе, и потом, на службе, оставался далек от мальчишеских пакостей, которыми тешились многие его сотоварищи – за неимением поблизости особ женского пола. В самом деле, непросто было бы найти охотника, готового подвергнуть свой афедрон[4]таким тяжким испытаниям и потом долго еще враскоряку хаживать! Да и женские прелести влекли его куда сильней, чем мужские, оттого и тасовал Николай Александрович любовниц, будто карточную колоду.

Однако с тех пор, как граф Самойлов взял в жены Юлию Пален, он был озабочен только одним: хватило бы сил на нее! И ради того, чтобы она исступленно, не стыдясь того, что весь дом, вся дворня и вообще вся Графская Славянка может слышать, орала во всю глотку от плотского восторга, муж ей даже не изменял!

Э-э… то есть почти.

Почти не изменял.

Один только раз бес попутал, искусил бесстыдно, да и, главное дело, чем?! Именно тем, к чему Самойлов относился совершенно как к пустяшной забаве и что втихомолку презирал! Кто бы мог подумать… Как же слеп он был, что не видел творившегося под самым носом?! Как же он мог проглядеть, что его мимолетный любовник окажется постоянным любовником его жены?!

Распутница! Самая настоящая распутница, вот она кто! Изменница, осквернившая супружеское ложе и наградившая мужа рогами! Мало ей оказалось чуть ли не пятивершкового[5]Самойловского уда – понадобился еще какой-то незначительный крючок, коим обладал молодой управляющий Графской Славянки Александр Мишковский!

Впрочем, его гораздо чаще называли просто Сашка, потому что роскошное имя Александр ему никак не подходило.

Этот Сашка Мишковский, молодой и веселый, с его редкостно смазливой физиономией и нежной родинкой на правой щеке, возле румяного рта, и был тем самым владельцем мимолетно использованного афедрона…

Ревность Юлии, заставшей обоих мужчин без штанов, оказалась такой, что мавр Отелло, окажись он свидетелем сцены, устроенной ею супругу и любовнику, стыдливо отбежал бы в сторонку и там всплакнул бы от зависти, утирая слезы знаменитым платочком с вышитыми на нем цветами земляники!

Закатив для начала по нескольку пощечин «содомским мужеложцам» – это был, поверьте, самый цензурный из всех эпитетов, которыми Юлия Павловна наградила злополучных греховодников, она немедленно вызвала мужа на дуэль, пригрозив, что, коли он откажется, о его позорном развлечении будет немедля поведано графине Екатерине Сергеевне, матери Николая Александровича и единственной особе, которой он боялся до дрожи. Графиня Екатерина Сергеевна мужеложцев ненавидела до такой степени, что, узнай она о грехопадении сына, непременно лишила бы его наследства – такие клятвы она давала не единожды, когда до нее доходили слухи о тех или иных светских андрофильских романах[6].

Пришлось графу согласиться на дуэль. И вот теперь жизнь и честь его, Николая Самойлова, зависят от этой фурии, которая мечется вокруг, сверкая клинком и глазами, полными самой жаркой ненависти!

Сговорились драться без секундантов – до первого честного кровопролития. Но ведь, чего доброго, разъяренная Юлия вполне может убить его! – не раз и не два такая мысль посещала голову разгоряченного Николая Александровича… Или ему самому надоест обороняться, разозлится он как следует – да и оставит шрам на прекрасном, воистину прекрасном лице, глядеть на которое никто не мог равнодушно, такой страстной жизни оно было полно, таким совершенством черт наделено было. А если, не дай Бог, нечаянно чиркнет по плечу, которое, будучи открыто низко вырезанным декольте, выглядит прельстительнее всех вместе взятых женских плеч? А если, Господи избавь, нанесет урон восхитительной груди, столь же тугой и столь же нежной, как спелая гроздь муската, все ягодки в которой лежат, тесно прижавшись друг к другу, источая восхитительный аромат?..