Реквием Сальери - Надежда и Николай Зорины

Я выключил телевизор – все равно от него никакого толку, и полностью сосредоточился на мелодии. И сразу она зазвучала яснее, отчетливее, громче, будто открыли дверь в зал, где играл оркестр. Плач по несостоявшейся жизни, тоска по недостигнутому счастью, эта музыка совершенно не подходила к обстановке, в которой звучала. Но когда и при каких обстоятельствах я ее слышал? Я тогда так и не смог вспомнить.

За день до гибели Инги мы сидели в ресторане на первом этаже гостиницы. Мелодия крутилась у меня в голове, навевая тоску, я был уверен, что где-то слышал ее недавно, и злился, что не могу вспомнить и что она сейчас, как и тогда, совершенно не подходит к обстановке. Инга смотрела на меня так, словно слышала эту музыку и знала, что она звучит неспроста, Инга прощалась со мной, а я не понял. Может, она чувствовала что-то такое, о чем-то подозревала? Почему же тогда она не поделилась со мной? Почему я сам ни о чем ее не спросил? Почему отпустил ее утром на ту проклятую прогулку? Почему не предчувствовал беды? Инга прощалась, Инга знала, что следующий день нас разлучит. И я в глубине души знал, вот и всплыла та мелодия, подсказывая, предупреждая. Так почему же я не обратил внимания?

Новая мысль так поразила меня, что я вскочил с дивана – пульт отлетел в сторону. Инга погибла месяц назад, ведь именно тогда мне стали сниться эти сны. Но месяц назад был август. Как же она могла погибнуть, катаясь на лыжах, в августе? Это же был русский курорт. Полное несоответствие.

Я долго бродил по квартире, заглядывал в шкафы, отодвигал ящики. Не знаю, что хотел найти, но я все искал и искал что-то, и никак не мог успокоиться. Конечно, объяснение было вовсе не в этих шкафах, а у меня в голове. Мой мозг дал сбой, как бы ни пытался я от этого откреститься. Ведь главное несоответствие в том, что я тоскую по женщине, которую никогда не знал, оплакиваю гибель жены, которой у меня никогда не было. Неужели от переутомления или еще от каких-то причин я сошел с ума.

Не знаю почему, но эта мысль меня успокоила, примирила с моими дурными фантазиями. Я снова улегся на диван. И уже совершенно свободно, не сковывая свою фантазию, представил, как мы с женой отправляемся на курорт. Лыжи не вмещаются в такси, сердитый водитель кое-как прилаживает их на крыше, многочисленные сумки не входят в багажник, но мы ощущаем такую легкость и счастье, что любая, даже неприятная мелочь, только веселит. Переглядываемся и смеемся, понимая, как же нелепо, должно быть, смотримся летом с лыжами. Располагаем невместившийся багаж на коленях и снова смеемся. Мы чувствуем себя так, словно только что избежали какой-то смертельной опасности, нашли выход из безвыходного положения.

В аэропорту мы долго выгружаемся и вновь начинаем смеяться, когда Инга говорит, что забыла в машине одну из наших многочисленных сумок. Впрочем, точно она не могла вспомнить, забыла или нет. Вроде была еще красная в черную клеточку а, может, она не взяла ее из дому. «Ну, и бог с ней!» – беззаботно машет рукой Инга, и это вызывает новый приступ веселья. Кое-как расставив сумки, обнявшись, мы поднимаемся на эскалаторе в зал ожидания. Нужно еще купить билет. Я устраиваю Ингу с багажом, а сам иду в кассу. На электронных часах 17:12 – зеленые цифры на черном поле. На стекле небольшая, ровная по краям дырочка, словно от пули. У оператора, девушки примерно Ингиного возраста, смешная прическа: два нелепых коротких хвостика. И все эти мелкие, незначительные детали воспринимаются почему-то как хорошие приметы.

С билетами проблем не возникло, но вылет только через два часа. Мы перетаскиваем свой кошмарный багаж в камеру хранения и идем в ресторан: собираясь в дорогу, дома не успели пообедать, а тут, когда все обустроилось и спешить больше некуда, вдруг почувствовали, что проголодались. Но оказалось, что ресторан закрыт для посетителей – зал арендовала какая-то важная персона для празднования юбилея. Это нам объяснил охранник, неприкаянно слонявшийся у дверей.

– Два дня уж гуляют, – говорил он, зло усмехаясь. Его поведение нам показалось странным, но тут он удивил еще больше: открыл пошире дверь и, словно призывая нас в свидетели творящегося бесчинства, кивнул на людей в зале. – Вот, полюбуйтесь на этих красавцев.

Гости были пьяны и расслаблены, казалось, что мероприятие их ужасно утомило. Посреди зала покачивалась в медленном танце странная пара: полный, низкорослый мужчина в сбившемся на бок галстуке и совершенно пьяная женщина в зеленом, очень открытом платье. Мужчина время от времени всхлипывал и вытирал рукой слезы, женщина положила голову ему на плечо. Но больше всего нас поразила музыка: какая-то классическая вещь, строгая и печальная, надрывающая душу своей безысходностью. Она абсолютно не подходила ни для этого места, ни для такого вот пьяного сборища, да и вообще была далеко не праздничная.

Эту мелодию я и вспомнил в тот вечер, накануне смерти Инги. – Что это такое? – потрясенно спросила моя жена.

– Юбиляр с супругой, – ответил охранник.

– Нет, я о музыке. Никогда не слышала эту вещь.

– А-а, – охранник покрутил пальцем у виска и кивнул на танцующих, – «Реквием» Сальери. Третий раз заказывают. Такая у них музыка, такие танцы.

«Реквием» Сальери. Я резко сел на диване и рассмеялся, почувствовав необыкновенное облегчение: вот, значит, как называется эта вещь. Наконец-то я вспомнил!

Вспомнил? Да разве мог я вспомнить то, чего не было? Я никогда не летал на горнолыжный курорт, а в аэропорту в последний раз был лет пятнадцать назад, еще в детстве. Все это одни лишь фантазии. Только какие-то уж слишком изощренные, слишком детальные. Да и музыка. Я никогда не слышал «Реквием» Сальери, я даже не знал, что он написал «Реквием». Да ему это как-то и не идет: «Реквием» и Сальери – столь же несовместные вещи, как гений и злодейство… Да и не «Реквием» это был, а какая-то черная месса.

Но я слышал его, там, в ресторане, и отчетливо помнил.

Может, это опять сон? Мое подсознание связало разрозненные образы и музыку, когда-то слышанную, но забытую? Но я не сплю. И все время, пока воображал себе всю эту галиматью, не спал, могу в этом поклясться! Сквозь воображаемые картины – такси, аэровокзал, ресторан, Инга – все время проступали домашние предметы: противоположный подлокотник дивана, плед, которым я был укрыт, окно, край занавески и даже плохо закрепленный соседский кабель – он все время болтается перед моим окном и до невозможности раздражает. Нет, я не спал. Чем же тогда все это можно объяснить?

Воспоминаниями, больше ничем. Но это не мои воспоминания, и они возникают помимо моей воли. Абсурд! Но что бы это ни было, попробую продвинуться дальше, вспомнить что-нибудь еще. В качестве эксперимента над собой. Проследить весь наш путь шаг за шагом, посмотреть, куда он меня выведет.

Вот мы с Ингой прилетели в некий город. Нальчик – услужливо подсказала память. Ну, хорошо, пусть будет Нальчик. Что дальше? На автобусе приехали на курорт. Синие Горы – с лукавым смешком шепнула память. Пусть! Мы приехали поздним вечером, гостиница, как новогодняя елка, переливалась разноцветными огоньками. Это было необыкновенно красиво. Портье – мужчина лет тридцати, оформил нас и выдал ключ от номера. Номер двести пятнадцатый, находился на втором этаже, мы поднялись по лестнице – деревянные, широкие перила, покрытые темным лаком, разноцветная ковровая дорожка, с преобладающим темно-красным. Окна номера выходили на горы – темная громада, жутковатая в поздний час, утром приобрела совсем другой вид и выглядела очень даже романтично. Что было дальше? Мы осмотрели номер. Стены с нежно-кремовыми обоями, шторы им в тон. В ванной розовый кафель. Над огромной двуспальной кроватью с шелковым серебристым покрывалом висела картина в рамке: горный пейзаж, очень похожий на тот, что открывался из нашего окна. Багаж распаковывать тем вечером мы не стали, достали только самое необходимое.