Элла и звёзды - Виктор Цененко

вечернему городу, обувь то и дело жала ей пальцы, прохожие смотрели – пошло, сквозь, грубо, скользко, никак… Дома ждала подушка, может кусочек фильма с перебивками на рекламу ставок на спорт. И нет, одиночество, само по себе – ничего плохого, она не боялась одиночества. Ее тяготила пудовая бессмысленность, сухой остаток бытия. И завтра будет то же. Может хуже. Или у нее было плохое настроение и, похоже, судя по ощущениям, нужно забежать в аптеку, и дело вовсе не в Мише, который напоминает вон тот светофор, мигающий светофор – то он есть, то его нет, то он хочет, то он не хочет, кто из них баба? Она даже ходила однажды к «психологичичке» Машиной, но толком и сказать ничего не смогла, потому что и сказать нечего. В телескопе темно, куда-то делись звезды. Может они отлетели подальше от Элички, или что-то заслонило, что-то огромное и черное заслонило глаз телескопа. Это же она сама ладошкой заслонила, поворачивая телескоп, но так испугалась, так расстроилась. Наверное, сама? Сама заслонила окуляр. Сама себя напугала.

Дедушка из темноты обнял ее и сказал, что все будет хорошо. И всё стало. Запах табака. Они вместе пошли на кухню, дедушка говорит: «Нина Федоровна, ставь чайник. Будем чайовничать». Весело так сказал. Бабушка поставила, и вот они сидят, пьют. Что-то говорят, но неважно, что именно. Бабушка улыбнется, посмотрит куда-то, и вспомнилось ей вот, из молодости. И глаза у бабушки ясные такие. Откуда эта ясность в твоих глазах, бабушка? Что такого хорошего ты увидела в жизни, что донесла это до старости? Простая бабушка. Я ведь помню, это у тебя было до самой смерти, даже в совсем изжитых глазах. И вот, пили чай, горячий чай, в теплом свете ламп накаливания. Кажется, это еще и зима, рядом горячая батарея. Дедушка хлопает себя по колену, вспомнив что-то, и рассказывает нам с бабушкой. И бабушке смешно, и малышечке тоже, хотя не совсем понятно, что именно в рассказе дедушки было забавного. Но им же весело. Лампы накаливания – какой от них шел живой свет… Там и тогда, на кухне, они были как солнце. Дедушка зачитывал анекдот из газеты, и Эличка с бабушкой хохотали.

Транспорт в это время, если ехать из центра на Северный – место, где нужно погрузиться в себя и просто ждать, ехать аж до Горизонта, где автобус буквально выдыхает шквал пассажиров. На глаза Элле попадается бабушка. Плотненькая, слегка сгорбленная. Элла уступила бы ей место, если бы сидела, но она стояла, прижатая к средней двери. Да нет, та бабушка ничем не напоминала свою, родную, но тоже ведь была бабушкой. Прошедшей свой путь. Набралась ли она мудрости житейской? Даже если ничего в жизни не достигла. А чего достигли старики Эллы? Для нее это не имело никакого значения – вот какое открытие она только что для себя сделала. С каждой минутой Элла ощущала нарастающую тоску по старикам, не хватало их. Эта бабушка, покачивающаяся в тряске автобуса, держащаяся сморщенной рукой за поручень… Она держалась. Автобус качало, вокруг нее были чужие люди, над ней светила автобусная лампа, и она держалась за поручень, держалась буквально за саму жизнь, старой рукой, слабой рукой, но уверенно. Тут одна мерзкая, по версии Эллы, девчонка, наконец-то оторвавшаяся от мобилы, подняла задницу с кресла и предложила бабушке сесть. Та сказала: «Спасибо, внучка», расцепила руку и немного грузно уселась на освободившееся место. У Эллы на глаза навернулись слезы, она опустила голову и прикрыла веки, чтобы никто ничего не увидел. Никто и не посмотрит, наверное, но все равно не хотелось показываться.

Как и было предсказано, автобус выплюнул почти половину содержимого на Горизонте. Элла посмотрела на сияющего гиганта, на ТЦ, подумала, что можно было бы прогуляться по нему, как-то отвлечься. Туда шли толпы, оттуда. Ныряли в поддельный свет и выныривали из него с красивыми пакетами, коробками, упаковками еды. Элла поняла, что так сегодня не получится. «Ты звонила бы нам Эличка» – звучало у нее в голове, и она снова вернулась к более поздним воспоминаниям.

Почему она так редко их навещала? Ведь всё было здесь – они, чай, эти комнатки. С ними вдруг стало не о чем говорить, и они чувствовали, что да, Эличка растет, меняется. Что-то разрасталось между ними. Между ней и стариками. Темная завеса. И общения становилось меньше, меньше, меньше. А потом неожиданно, хотя какой идиот мог ждать другого развития событий, эта дверь закрылась, темнота забрала дедушку с бабушкой. Вначале бабушку. Элла, идя домой и на ходу закуривая, буквально оказалась в комнате, где дедушка смотрел телевизор. Он молчал, он смотрел в экран. Что он чувствовал, оставшись один, прожив с супругой лет пятьдесят? Он реже выходил на балкон, зрение сбоило, реже он открывал окна, почти не курил только если пару раз в день. Тогда у Эллы были свои заморочки. Она редко навещала деда, беседы с ним как-то не шли. Но он все равно был приветлив и, казалось, в нем еще много жизни. Она думала, что найдет с ним общий язык, по-новому. И он умер. Совсем недавно.

«Ты заходи почаще, позванивай, Эличка», «Заходи, Эличка, когда захочешь», «Ждем, Эличка». «Как у тебя дела, Эличка? Всё в порядке?». Но не с ними же обсуждать это и то, ссоры в универе, любовь, тусы, потом работу, всё, что на работе. Но кто еще так спросит, в порядке ли у тебя всё? Так, чтобы это было важно. Мама с папой – да, но ощущения другие. Родители стояли ближе, а это действовало двояко. Именно мир дедушки и бабушки был далеким миром ее детства, именно он.

Элла зашла в квартиру, постягивала с себя вещи, забросила в микроволновку котлету из морозилки и пошла купаться. Взялась за металлический поручень душевой, посмотрела на свою руку. Поручень был холодным, в нем отражалась Элла – голая, грустная, замученная и буквально вся, как душа, отправляющаяся на суд. Око судьи ничего не говорило ей, ни в чем не обвиняло, оно просто показывало ей ее саму. Просто ее саму… Элла смотрела на свою руку, неловко обхватившую запотевающий металл. С трудом держится. Свет в ванной заморгал. Проводка. Квартирка в старом фонде, ничего такого. Это темнота. Она шепчет Элле. Она забирает ее маленькими частицами, каждый вечер и каждый день. Забирает неизвестно куда, за что, и к чему всё идет. Но забирает не потому что тьма такая жестокая, она просто хищник. Забирает потому