Кругосарайное путешествие: рассказы - Татьяна Стамова

– Бреховщик! – пробормотала она – и побежала домой.

Дома Тим посмотрел на неё подозрительно.

– Прыгнул?

– Прыгнул, – буркнула она.

– А зачем бегала?

– Так…

Тим хмыкнул и пошёл делать уроки.

Женька залезла на широкий мраморный подоконник и посмотрела в окно. Земля была вся в красных тополиных серёжках, похожих на огромных гусениц. Она открыла форточку, высунула голову и втянула в себя воздух. Пахло землёй, небом и Брехóвкой.

Когда Женька пришла из школы, Тим был дома, что-то делал на кухне.

– Привет! Что делаешь?

– Приманку для Мафина.

Мафин был недавно поселившийся у них котёнок – совсем чёрный, с жёлтыми глазами, и уже очень любимый.

– Зачем?

– Он на крыше Лялькиного дома. Ходит, зовёт и не может слезть. Надо быстро, а то замёрзнет. (Дело было в январе).

– Родители дома?

– Нет.

– И что?

– Полезу за ним.

– Как?

– По пожарной лестнице.

(Лялькин дом был трёхэтажный, но очень высокий. Одной стороной выходил в узкий слепой отросток их двора, другой – на улицу).

– Вначале надо попробовать изнутри, с чердака, – сказала Женька.

– Уже пробовали, с Лялькиным папой, там всё глухо.

– Тим, я тебя не пущу.

– А я тебя не спрошу. (Не спросит, это точно – Женька знает характер брата.)

– Тогда я с тобой.

– Ладно.

(Тим уже выловил из рагу несколько кусочков мяса и теперь насаживал их на длинную проволоку).

И вот они уже возле лестницы. Сверху доносится тонкое пронзительное мяуканье. Мафин ходит по крыше туда-сюда, иногда пропадает из виду, потом появляется снова. Лестница обледеневшая, скользкая. Хорошо, что мама купила им обоим новые шерстяные перчатки, в варежках было бы намного хуже. Оглянулись, нет ли кого поблизости. Нет! Можно лезть!

Тим первый. Женька – след в след. На середине лестницы ей стало страшно. Вдруг поняла, что смотреть вниз нельзя, только на Тима. И думать только о нём и Мафине – о себе тоже нельзя.

У Тима на локте висит целлофановый пакет с приманкой. Почти долезли.

– Мафин! Мафин! Мафин! – Тим зовёт.

Невыносимо долгая пауза. Какое-то шебуршение. Писк. Потом ликующий голос Тима: «Есть! Спускайся!» Спускаются очень медленно. Женька придерживает Тима. Из-под куртки у него слышен жалобный голосок Мафина. Вдруг сам Тим начинает издавать странные звуки, похожие на всхлипывания.

– Тим, Тимчик, – говорит Женька, – ну всё же хорошо. Немного осталось, совсем немного, потерпи…

Звуки становятся ещё громче, теперь они напоминают сдавленные рыдания.

– Тим, не плачь, ну что ты… мы уже почти… ещё чуть-чуть…

Последние метры, ничего, ничего… Тим молодец! Всё, победа! – Она касается ногой бугристой скользкой земли: «Ура, Тим!»

Брат поворачивается к ней, и она видит: Тим трясётся от смеха! Куртка у него на груди ходит ходуном – там отчаянно кувыркается и царапается Мафин.

– Тим! Как же ты меня напугал! Правда ведь подумала, что плачешь!

– Ага! И этим смешила меня ещё больше: «Тимчик, не плачь, Тимчик, не плачь!» И так чуть не умер от мафиновской щекотки!

Тут только они замечают отца. Всклокоченный, без шапки, он бежит им навстречу, обнимает Женьку, Тима, хочет, что-то сказать и не может. (Тётя Ира, соседка, увидела их из окна, когда были уже высоко на лестнице, и позвала его – он как раз вернулся с работы…)

А что Мафин? Мафин вырос в большого (правда, скорее, миниатюрного) кота и жил у них ещё много лет. Иногда провожал их с Тимом до школы, потом шёл по своим кошачьим делам в подворотню.

Конец марта! В синем воздухе прохладный солнечный коктейль – с льдинками! От калитки к дому вдоль дорожки бежит Ручей. Ослепительно сверкает, журчит: «Вот он я! Родился, родился, родился…»

Напротив крыльца, под каштаном – старый деревянный стол. Зимой они с Вериком высыпают на него пшено для птиц. Но сейчас Женьке не до пшена.

Весь стол заставлен пузырьками и флаконами. Есть совсем простые – из-под зелёнки и йода, а есть – настоящие флаконы из-под старых и очень старых духов! Старинные! Вот этот – самый прекрасный, с крышечкой в виде какой-то неизвестной птицы.

Женька наклоняется над новорождённым ручьём (ещё вчера его не было) и набирает полный флакон живой и звонкой воды. Потом кладёт в него сухие чёрные горошины черёмухи, набухшие на солнце почки малины, зубастый зелёный листик крапивы, высунувшийся из под чёрной корочки снега… Внимательно размешивает всё это тонкой веточкой и втягивает в себя волшебный аромат новых духов.

В каждом пузырьке будет храниться свой собственный запах. В ход идут чешуйки от шишек (спасибо белкам, хорошо поработали), кленовые семена-вертолётики, смола, хвоя… Нужно, чтобы этот март, зазвучал в полную силу, настоялся, окреп и жил ещё целый год, до новой весны.

На крыльце – Тим.

– Колдуешь?

Она не удостаивает его ответа.

– Я – к Серому. На светопреставление. Пойдёшь?

(Светопреставление – подушечные бои в темноте. Это слово они услышали в первый раз от Серёжкиной мамы, когда она застала их бой в самом разгаре и включила свет).

– Иди сам!

– Ну и оставайся, Мадам Тюлюлю.

– Сам такой.

«Светопреставление – да ну его! – думает Женька. – Темнотища, духотища, ещё подушки летают. Глупо!» (До сих пор она считала «светопреставление» отличным делом и никогда его не пропускала.)