Всего пару миль по прямой - Джеффри Арчер

Когда дед спросил меня, что бы я хотел получить к пятнадцатилетию, я, ни ка минуту не задумываясь, ответил: «Свой собственный лоток», — и добавил, что накопил уже почти достаточно денег для этого. Он лишь усмехнулся и сказал, что старый его лоток будет вполне хорош, когда подойдет мое время брать дело в свои руки. Как бы там ни было, предостерег он меня, это то, что самостоятельные люди называют имуществом, и добавил для убедительности, что никогда не следует вкладывать деньги во что-то новое, особенно когда идет война.

Хотя мистер Сэлмон как-то говорил мне, что уже почти год, как мы объявили войну Германии, — никто из нас не слышал об эрцгерцоге Франце Фердинанде. Мы обнаружили всю серьезность положения только тогда, когда стали уходить на фронт многие из работавших на рынке молодых парней, чьи места занимали их младшие братья, а иногда и сестры. В субботу утром в Ист-энде парней в хаки было больше, чем одетых в гражданское платье.

Одно из немногих воспоминаний о том периоде связано у меня с колбасником по фамилии Шульц, угощавшим нас по субботам своими изделиями, и особенно с тем, как, улыбаясь беззубым ртом, он бесплатно подкладывал нам колбаски.

Некоторое время спустя, похоже, каждый день Шульца, стал начинаться с разбитого окна, а затем однажды вход в его лавку оказался заколоченным досками, и мы больше уже никогда не видели мистера Шульца. «Интернирован», — таинственно прошептал мой дед.

Мой отец временами появлялся в субботу утром, но только для того, чтобы заполучить у деда кое-какие деньги и отправиться в «Черный бык», где он спускал их в компании своего дружка Берта Шоррокса.

Каждую неделю деду приходилось раскошеливаться на шиллинг, а иногда даже на флорин, что, как мы оба знали, он не мог себе позволить. И особенно раздражало меня то, что сам он никогда не пил и, уж конечно, не играл на деньги. Это тем не менее не мешало моему папочке прикарманивать деньги и отправляться в кабак под названием «Черный бык».

Так повторялось неделю за неделей и, наверное, никогда бы не кончилось, если бы однажды в субботу утром дама с носом пуговкой, которая уже несколько дней стояла на углу в длинном черном платье и с зонтиком в руках, не подошла к нашему лотку и не воткнула белое перо в петлицу моего отца.

Я никогда не видел отца таким бешеным. Его ярость была гораздо сильнее той, которая обычно охватывала его в субботу вечером, когда проиграв все деньги, он возвращался домой таким пьяным, что нам приходилось прятаться под кроватью. Он поднес сжатый кулак к лицу дамы, но это ее ничуть не смутило и даже не помешало назвать его трусом. В ответ он стал поносить ее такими отборными словами, которые обычно приберегал для сборщика ренты. Затем, схватив все ее перья, он швырнул их в грязь и ринулся в направлении «Черного быка». Более того, он не появился дома в полдень, когда Сэл подала нам обед из жареной рыбы и картофеля. Я не стал сожалеть, поскольку, отправляясь на игру «Уэст Хэм» был не прочь умять вторую порцию картофельных чипсов. Вечером, когда я возвратился со стадиона, он все еще отсутствовал, и, проснувшись на следующее утро, я обнаружил его половину постели нетронутой. Его все еще не было, когда дед привел нас домой после обеденной мессы, так что и вторую ночь двуспальная кровать находилась в полном моем распоряжении.

— Он, наверное, провел еще одну ночь в тюрьме, — заметил дед в понедельник утром, когда я катил наш лоток по дороге, старательно объезжая конские яблоки, оставленные омнибусными упряжками, сновавшими в Сити и обратно по Метрополитен-лейн.

Проезжая дом под номером 110, я заметил миссис Шоррокс, уставившуюся на меня из окна и демонстрировавшую свой обычный фингал под глазом и множество других синяков различных оттенков, которые она получала от Берта субботними вечерами.

— Ты можешь пойти и забрать его под залог поближе к полудню, — сказал дед. — К этому времени он уже должен протрезветь.

Я скривился от мысли о необходимости выложить полкроны штрафа, что означало еще одну выброшенную дневную прибыль.

Вскоре после двенадцати часов я объявился в полицейском участке перед дежурным сержантом, который сообщил мне, что Берт Шоррокс все еще сидит в камере и должен будет предстать перед судьей во второй половине дня. Мой же отец в эти выходные на глаза им не попадался.

— Будь уверен, что он, как погнутый пенни, обязательно вернется назад, — усмехнулся дед.

Но прошло больше месяца, прежде чем он вновь вернулся назад. Когда я его увидел, то не поверил своим глазам — с головы до пят он был одет в хаки. Оказывается, он записался во второй батальон королевских фузилеров.[1]Он заявил нам, что рассчитывает оказаться на фронте через несколько недель, но Рождество надеется встретить дома. К тому времени, как сказал его офицер, паршивые гансы уже давно будут загнаны в гроб.

Дед покачал головой и нахмурился, но я был так горд своим отцом, что весь остаток дня расхаживал по рынку рядом с ним с важным видом. Даже дама, стоявшая на углу и раздававшая белые перья, одобрительно ему кивнула. Я бросил на нее грозный взгляд и пообещал отцу, что, если к Рождеству немцы не будут вогнаны в гроб, я оставлю рынок и сам присоединюсь к нему, чтобы довершить эту работу. В тот вечер я даже отправился вместе с ним в «Черный бык», набравшись решимости потратить свой недельный заработок на все, что он захочет. Но никто не позволил ему уплатить самому ни за одну рюмку, поэтому мне не пришлось потратить и половины пенни. На следующее утро он отправился в свой полк еще до того, как мы собрались с дедом идти на рынок.

Отец никогда не присылал нам писем, потому как не умел писать, но каждый в Ист-энде знал, что, если вам не подсовывают под дверь коричневые конверты, то член вашей семьи, ушедший на войну, все еще должен быть жив.

Время от времени мистер Сэлмон читал мне свою утреннюю газету, но, поскольку в ней никогда не упоминалось о королевских фузилерах, я не имел представления о том, где находится мой отец. Я лишь молил Бога, чтобы он не оказался в некоем местечке под названием Ипр, где потери были очень тяжелыми, как сообщали газеты.

Рождество в том году мы справили очень тихо, потому что отец не вернулся с фронта, как обещал ему офицер.

Сэл, работавшая посменно в кафе на Коммерциал-роуд, вернулась туда уже в «День подарков»,[2]а Грейс все праздники провела на дежурстве в Лондонском госпитале. Одна Китти слонялась без дела, проверяя каждый раз перед сном, кто какие получил подарки. Китти, казалось, никогда не выдерживала на одной работе больше недели, однако ей каким-то образом удавалось всегда быть одетой лучше, чем любому из нас. Я предполагал, что причиной этого была вереница ее дружков, каждый из которых, похоже, был готов потратить на нее все до последнего пенни, прежде чем уйти на фронт. Я не мог представить себе, что ожидало ее, если они все в один день вернутся назад.