Под покровом небес - Евгений Сергеевич Калачев

товарищей. Семен уже спал, посапывая, Гришка тоже, похоже, засыпал. Не спал один Лукич. Лама поудобнее уложил под голову телогрейку, перевернулся на другой бок.

Лама вскоре уснул, но Лукич уснуть не мог. Мысли о Грозе, о Татьяне и о Вовке лезли в голову, как он их не гнал прочь. И он, дождавшись, когда его соседи: Лама, Гришка и Семен уснут глубоким сном, встал, накинул сверху телогрейку на исподнее белье, снял с полки потушенную свечку, спички, нащупал в самом углу полки для посуды маленькую иконку Божьей матери и вышел из избушки, прикрыв за собой дверь. Самур встал, освобождая место для хозяина под навесом. Уткнулся головой ему в ноги. Потянул большим носом родной для него запах хозяина, попытался лизнуть руку Лукича.

— Да фу ты! — сказал Лукич.

Самур попытку полизать руку хозяина отставил, но стоял рядом, прижавшись к ногам Лукича. Лукич поставил на поленья крышку со свечой, облокотил на каменистую стенку иконку. Зажег свечу. Лики света затрепетали по лицу Божьей матери. Казалось, лицо ожило. Осуждающий взгляд смотрел на него.

— Пресвятая Богородица! Прости меня Грешного! Прости меня за то, что обращаюсь к тебе только, когда мне трудно, — крестясь, зашептал Лукич. — Прости меня и за невиновную тварь Божью! Грозу! И за Татьяну, которую я оставил одну больную дома! Пошли ей здоровья! А еще молю тебя за Вовку!.. Дай ему разума! Обереги его от плохих людей… А еще молю тебя, заступись ты за землю нашу грешную!..

Свеча догорала. Лик Божьей матери тускло отсвечивал в последних проблесках. Казалось, не будет Лукичу прощенья. Но на душе после молитвы стало спокойней. Лукич вернулся в избушку, лег и провалился в тяжелый беспросветный сон.

Семен благодаря предыдущей беспокойной ночи, трудному переходу и выпитому виски уснул быстро. Но снились опять кошмары из прошлой жизни.

…Щелкающий звук бил по ушным перепонкам, не давал опять впасть в бессознательное небытие, в котором было так хорошо и комфортно, в котором ничего не болело, где не пахло звериной мертвечиной. Но этот ворон! Сейчас Семен больше всего на свете ненавидел этого ворона. Ворон на мгновение затих, перепрыгнул поближе к добыче и защелкал клювом уже совсем рядом с его головой.

— Сгинь, поганый! — чуть слышно выдохнул Семен.

Но ворон был старым, опытным. Он сделал еще один прыжок. Семен не видел это, а почувствовал легкий порыв воздуха от взмаха крыльев. И открыл глаза. Правый глаз открылся сразу, а левый от спекшейся крови на ресницах засопротивлялся. Семен хотел протереть его, но руки были придавлены такой тяжестью, что Семен понял, что две руки он сразу не вытянет. И он попытался вытянуть правую. Потянул плечом, потом стал сгибать ее в локте. Кисть, сжавшая рукоятку ножа, тормозила это движение. Семен попытался разжать ее. Не получалось. И тогда он потянул руку вместе с ножом, разрезая звериную плоть.

Из-под звериной туши Семен, терявший несколько раз сознание, выполз, когда уже начало темнеть. Воронье, слетевшееся по призыву старого ворона, уже давно приступило к своей трапезе. Они как полновластные хозяева добычи отгоняли наглых сорок. Но на запах крови уже шла росомаха.

Семен пополз по тропе туда, откуда пришел. Выбрасывал правую руку с ножом вперед, втыкал нож в землю и, упираясь левым локтем, подтягивал вперед непослушное тело. Он оставлял окровавленный след, но крови было немного — к его счастью, крупные сосуды были не повреждены. Целым был и позвоночник — он чувствовал боль во всем теле. А вот ноги были искромсаны, кости на ногах раздроблены…

«Эх, была бы помощь! Да вертолет до больницы!» — проснувшись, думал Семен.

После этого сна Семен долго не мог уснуть. Лежал на спине, смотрел в черный низкий потолок, слушал мерное дыхание друзей. Под утро наконец забылся — и опять страшный сон начал сниться. Еще страшнее первого.

— Значит, ты с нами в Иркутск не поедешь? Бросаешь нас ради Лукича, да этой тайги, будь она проклята! — кричала жена. Семилетний сын, одетый уже в пальто и шапку-ушанку, сидел на чемодане.

— Да поймешь ты или нет, что я умру там в этом вашем городе! Кто меня тягать будет с пятого этажа? Кто в тайгу будет возить? На что жить будем? На пенсию?! — перекрикивая жену, пытался привести свои аргументы Семен. — Да и Кольке через год-другой пора уже будет уходить со мной на промысел!

— Что?! Кольку?! Ну уж нет! Хватит мне одного инвалида!..

Семен опять проснулся, повернул голову, сжал пальцы в фиги.

— Ночь прочь, сон прочь, — еле слышно зашептал он, глядя в посветлевшее окно.

Лукич приподнялся на нарах.

— Опять снилось? — шепотом спросил он.

— Да. Что-то твое заклинание не очень помогает, — шепотом ответил Семен.

10

Лукич не сразу понял, что мир вокруг них начал меняться. Все вроде бы по-старому. И Лама, и Семен, и Гришка, и собаки, и избушка, и тайга. Но стояла такая тишина, словно уши были заткнуты ватой. А вскоре с неба, которое, казалось, можно рукой достать, начал падать такой густой крупный снег, что дальше двадцати метров ничего не было видно. Хлопья, а не снежинки. И шел снег не переставая. И когда уже позавтракав, допивали чай, Гришка запереживал:

— Да что это такое, в самом деле. Прямо апокалипсис какой-то. Это Семен на лыжах. До своей избушки под горку покатит, а мы же на колесах. Не забуксовать бы.

А потом неожиданно налетел ветер. Лукич такого и не мог припомнить. Разве что в феврале. Да и то не такой сильный. Ветер неожиданным образом, словно по заказу, сдувал выпавший снег с возвышенных и открытых мест в низины, лога. И шли Лукич с Гришкой к машине по подметенной ветром тропе. Самур, рванувший было в чащу, провалился по самую грудь в снег и вскоре вернулся назад на тропу, по которой не торопясь шла вихляющей походкой Угба.

В город Лукич с Гришкой приехали на «Бобике» на следующий день. Сразу в больницу. Вовка ждал их в холле первого этажа. Лукич не сразу его узнал — так он изменился: городская одежда, большая рыжая борода и бритая голова. А главное, он заматерел. И взгляд стал совсем взрослым.

Вовка поднялся с кресла, в котором сидел, быстро шагнул навстречу.

— Здравствуй, папа! — Он обнял отца. От него пахло духами и чем-то еще городским: может, шампунью, может, новой одеждой. Потом Вовка отстранился, поздоровался с Гришкой.

— Здравствуй, дядя Гриша. Спасибо, что привез.

Они прошлись по холлу, нашли три свободных стула, сели.

— Сейчас