Искусство, восприятие и реальность - Джулиан Хохберг

видим – и должны видеть – нечто, что выглядит так, будто оно находится за холстом? Не слишком ли это окольный способ сказать очевидное: если мы знаем, как Пикассо в свой кубистский период изображал женщин, мы обязательно поймем, что на картине изображена женщина?[99] Добавляется ли к этому что-либо кроме настойчивого утверждения о том, что мы «видим картину так, как если бы» это было действительно что-то настоящее? Я склоняюсь к мысли, что теория уже размылась настолько, что превратилась в бесполезную мифологию.

Наконец, стоит отметить, что рассматриваемую здесь точку зрения можно заподозрить в редукции «изображения» к «сходству». Действительно, вместо того, чтобы сказать: «К выглядит так, как будто перед нами П», мы с тем же успехом можем сказать: «К имеет сходство с П» (при том что мы знаем, что П перед нами нет). Большинство сторонников теории иллюзии на самом деле предполагает, что в ее основе лежит определенное представление о сходстве между изображением и его предметом. Это заслуживает отдельного рассмотрения.

Изображение как подобие. Мы говорили, что любая правдоподобная концепция изображения, включающего в себя иллюзию (то, что предмет картины как бы перед нами), должна допускать все заметные различия – от выборочности до явного искажения – между предметом, как он изображен, и предметом, как он выглядел бы в реальности. Только когда художник намеренно и целенаправленно пытается нас обмануть или ввести в заблуждение, мы получаем приближение к полной «имитации». Излюбленный способ допустить элемент несходства даже в самом «точном» изображении – задействовать понятие подобия: теперь картина воспринимается не «как если бы» предмет был перед нами, а как если бы перед нами находилось нечто похожее, нечто подобное на предмет.

Эту точку зрения сформулировал профессор Бердсли[100]: «„Рисунок Х изображает объект Y“ означает, что „в Х есть некий участок, в котором больше сходства с внешним обликом Y, чем с объектами любого другого типа“»[101].

Видя достаточно упрощенную концепцию сходства или подобия (в нашем контексте они синонимичны), легко выдвинуть сокрушительные возражения против любой попытки в размышлениях об изображении поставить подобие во главу угла. С одной стороны, фотография или картина, воспринимаемые как физические объекты, совсем не похожи на лошадей, деревья или моря, и есть какой-то вывих в предположении, будто «рисунок» обладает бóльшим сходством с деревом, чем с морем. (Ср. вопрос, похожа ли почтовая марка больше на человека, чем на кусок сыра.) С другой стороны, если мы примем формулу Бердсли за небрежное высказывание о том, что внешность или вид «рисунка» должен «обладать бóльшим сходством» с видом дерева, чем с видом моря, мы просто погрязнем во всех терминологических трудностях, которые возникают в связи с любой концепцией сравнений между такими сомнительными объектами, как «виды»[102].

Нет необходимости входить в этот полемический круг вопросов, поскольку поверхностная логическая структура фразы «иметь подобие» делает любой взгляд с позиции подобия крайне неубедительным. Вот лишь один момент: понятие сходства или подобия представляется нам симметричным. Если А подобно B, то В обязательно подобно А, при этом оба они подобны друг другу[103]. Однако если отнестись к этому серьезно, придется признать, что любое дерево есть «изображение» любого натуралистического изображения дерева. А поскольку ничто так не подобно картине, как ее репродукция, то совсем рядом маячит абсурд – мы отождествляем предмет любого изображения с его копией[104].

Дальнейшие возражения против концепции подобия. Известные (перечисленные выше) возражения против того, чтобы принимать подобие за основу натуралистического изображения, могут оставить нас неудовлетворенными. Возникает неприятное чувство, что апелляция к поверхностной грамматике «подобия» – слишком простой способ откреститься от мнимого понимания. Да, если понимать подобие как нечто симметричное и переходное, придется иметь дело с парадоксальными следствиями; но, возможно, у нас всё еще брезжит мысль о том, что в представлении, будто натуралистическая фотография «подобна» или «похожа» на свой предмет[105], всё-таки что-то есть? А если так, нельзя ли модифицировать поверхностные выводы, чтобы сохранить это понимание? Если обыденный язык обязывает нас говорить, например, что в каком-то смысле «подобия» картина более всего подобна самой себе, разве не по силам человеку найти более подходящий смысл этого ключевого выражения? Нам явно стоит копнуть несколько глубже.

Я предполагаю, что наше обычное, упрощенное, представление о «подобии» обусловлено одним или более «изображениями»[106] или идеализированными прикладными прототипами. Давайте рассмотрим несколько простых примеров явных случаев «подобия»:

Писатель покупает новую пачку бумаги для пишущей машинки. Он сравнивает предложенный ему лист с листом из предыдущей, почти полностью использованной пачки. «Это как будто то, чего я хочу, однако лучше; да, пожалуй, это то самое, что мне нужно».

Домохозяйка идет в магазин докупить ткань для платья: в своем воображении она сравнивает этот материал с тем, что у нее уже есть. «Это похоже на то, что мне нужно; это почти то же самое; думаю, подойдет».

Кинорежиссеру нужен каскадер, который заменит главного героя в опасном эпизоде. Он сравнивает обоих, определяя, достаточно ли подобия между дублером и звездой и не заметит ли зритель замены.

Историк сравнивает биографии Сталина и Гитлера в поисках «точек подобия».

Пытаясь переубедить судью, адвокат апеллирует к более раннему делу как к прецеденту, однако слышит возражение: «Я не вижу достаточного подобия между этими двумя случаями».

Эти примеры, а также многие другие, которые несложно придумать, наводят на следующие размышления:

а. Понятие подобия тесно связано с понятиями сравнения и сопоставления (а также с понятием аналогии, но здесь я им заниматься не буду). В некоторых случаях, но не во всех, мысленным пределом относительного подобия будет неотличимость: если писатель не усматривает различий между новой бумагой и старой, он, безусловно, этим удовлетворен, хотя готов довольствоваться и несколько меньшим сходством. То же самое, mutatis mutandis, относится к случаям 2 и 3.

б. В других случаях степень «подобия» сравниваемых вещей зависит от поточечного сопоставления, то есть подмечаемой аналогии между сравниваемыми вещами, и о неотличимости речь уже не идет (случаи 4 и 5).

в. Выбор конкретных критериев степени подобия в каждом отдельном случае зависит от общей цели конкретного сопоставления или сравнения по аналогии: иногда речь идет о поиске приемлемого заменителя подходящей внешности, прочности и т. д.; иногда – о правомерности применения общих понятий, изречений, максим (случаи 4 и 5). Говоря вкратце, то, что мы считаем достаточной степенью подобия или адекватными чертами подобия, в значительной мере определяется общей целью сравнения. Пойдем от противного: не будь такой цели, любое возможное сравнение окажется неопределенным