Волшебный свет - Шарлотта Лэм

– В молодости был у меня жених, Джо звали. Мы выросли вместе, он жил на Оук-Фарм. Со временем мы поняли, что любим друг друга, объяснились и решили пожениться будущей весной. Его родители были очень рады, выделили нам коттедж на ферме. Моя мама тоже готовилась к свадьбе. Как-то мы с ним на выходные поехали к его старшей сестре в Скарборо. В воскресенье Джо встал рано и пошел купаться. А вода была ледяная. Он утонул.

– Надо же, какая нелепая смерть!

– Жутко нелепая. Плавал он не слишком хорошо, да и нельзя сказать, чтоб воду очень любил. Чего его понесло к реке в такую рань – поди пойми! Видно, судорогой ноги свело. Местный рыбак заметил, что он тонет, и поплыл на помощь, но не успел.

Генри задумчиво поглядел на нее.

– И ты всю жизнь его оплакиваешь?

– Да нет. Ну, погоревала год-другой, но время все лечит, верно? Нет, я уж давно не вспоминаю про Джо. Просто почему-то больше никто не встретился, за кого бы я замуж захотела. Были, конечно, связи, но так, ничего серьезного. Джо я очень любила и на меньшее была уже не согласна. Всякий раз спрашивала себя: «Это настоящее, как с Джо, или нет?» И оказывалось, что нет. А лет в тридцать увлеклась работой, стало не до романов. Но потом и на карьере пришлось поставить крест и вернуться сюда, к матери.

– Ты очень самоотверженная женщина, Руфь, – произнес Генри так прочувствованно, что она вспыхнула.

– Глупости! Не могла же я запихнуть родную мать в богадельню. Нет, я ни о чем не жалею, правда, иногда тоска берет по городской жизни, только в мои годы трогаться с места уже поздно. Наверно, так и помру здесь.

Два часа спустя младенец появился на свет. Громогласная девочка со странно густой копной черных волос. Дилан смотрела, как Руфь взвешивает ее, голую, визжащую, на кухонных весах, накрытых свежей салфеткой.

– Пять фунтов две унции.[1]

– Хороший вес, – отметил Генри, уже осмотревший ребенка. – И вообще, все у нее на месте, особенно легкие. Слышите, какой диапазон?

– Слышу! Голосистая.

– Просто чудо! – восхитилась Руфь, заворачивая ребенка в чистую простыню и укладывая в старую корзинку для шитья.

Ничего более подходящего на роль колыбельки в доме не нашлось; корзинку выстелили сложенной простыней, и она оказалась как раз по размеру для маленького спеленатого комочка, который мгновенно перестал орать и трогательно засопел.

Пока Руфь и Генри хлопотали над Дилан и младенцем, Росс опять спустился на кухню заваривать чай.

Искоса глядя, как Руфь воркует над ребенком, Генри спросил:

– Тоже такую хочется?

Она вздохнула и усмехнулась.

– Мне уж поздно хотеть!.. Как будто тебе не хочется!

– Да, – кивнул он, – я тоже мечтал когда-то. Но Гвен, бедняжка, не могла родить. Не дал ей Бог такого счастья.

– По-моему, Гвен не создана для роли жены и матери! – отрезала Руфь и тут же, под его пристальным взглядом, покраснела, закусила губу. – Прости меня, стерву.

– Не любила ты ее!

– Не любила! – Руфь вздернула подбородок. – И она мне платила тем же.

Генри засмеялся.

– Что делать, она меня к тебе ревновала. Руфь растерянно захлопала глазами.

– Ко мне? Да ты что, с какой стати?

– Я как-то однажды обмолвился при ней, что восхищаюсь тобой. С тех пор она тебя возненавидела.

Вернулся Росс и в полном восторге уставился на маленькое, красное, сморщенное личико в корзинке. Его дочь!

– До чего хороша, правда?

– Очень! А какая грива – ну прямо ваша копия, Росс, – заявила Руфь и повернулась к Дилан. – Как назовете-то?

– Руфь, – сонно пробормотала Дилан.

Вымытая, причесанная, она лежала на свежей, пахнущей лавандой постели в чистой белой рубашке и ничего не чувствовала, кроме блаженной усталости. Руфь ужасно смутилась.

– Да что вы, зачем же, не надо!

– А что, красивое имя – Руфь! – задумчиво протянул Генри.

Дилан смотрела на них слипающимися глазами. Руфь разрумянилась от удовольствия и выглядела по меньшей мере на десять лет моложе. Да, подумала Дилан, она его любит, а он?..

– Руфь… – продолжал Генри, – «Книга Руфь» – одна из моих любимых библейских историй. Она была очень сильная женщина, Руфь. Муж ее умер, и она не оставила свою старую свекровь, а работала с утра до ночи, чтобы прокормить и ее, и себя, была для нее «лучше семи сыновей». Верность и преданность – редкие качества в наши дни, теперь люди думают в основном о себе, а насколько легче стало бы жить, если б на земле было побольше таких, как она.

– Мы – поколение эгоистов, – усмехнулся Росс. – Все привыкли считать главным свое «я», а другие пусть как хотят.

– Да, грустно, – кивнул Генри. – Спасибо, что есть еще на свете такие, как Руфь.

– Руфь – прелестное имя. – Дилан подавила зевок. – Нам оно очень нравится, и мы будем счастливы, если вы согласитесь стать ей крестной матерью, правда, Росс?

Они уже все обговорили между собой, пока Руфь готовила обед. Конечно, Росс поддержал идею Дилан, ведь Руфь так много для них сделала.

Растроганная, со слезами на глазах, Руфь проговорила:

– Я бы рада, но ваши родные не будут возражать? Ведь я вам человек посторонний.

– Не будут, – твердо заявил Росс. – Мы всем расскажем, что вы нам не посторонняя.

Для Дилан последние два дня стали бешеной скачкой с препятствиями. Теперь она радовалась, что все закончилось, что ребенок родился здоровый, но им с мужем еще предстоит серьезный разговор, и будущее их далеко не безоблачно.

А пока у нее на это нет сил. Веки будто свинцом налились, она сомкнула их и через мгновение крепко спала.

Когда она проснулась, в комнате царил полумрак, только завешенная лампа на столике отбрасывала слабый розоватый свет. Шторы были задернуты, и Дилан догадалась, что уже ночь. Росс сидел в кресле возле кровати с книгой на коленях и спал; лицо раскраснелось во сне, голова свесилась на спинку кресла, рот чуть приоткрыт, дышит ровно, спокойно.

От одного взгляда на него у Дилан участилось дыхание, набухли соски, тонкая ткань ночнушки стала влажной.

Господи, что это! Она приложила руку к груди и на миг даже испугалась. Но тут же ее осенило: грудь распирает, из нее сочится влага – это же Мать-Природа с ее чудесами! Теперь она сама стала матерью, и Природа позаботилась о питании ее ребенка.

А где он? Дилан резко приподнялась на постели, и натруженные мышцы болезненно откликнулись на это движение. Рожать – нагрузка еще почище балета, она чувствует себя так, будто оттанцевала несколько спектаклей подряд. Рука невольно потянулась к животу, помассировать его. Слава богу, плоский, не вздулся, но мышцы, наверно, совсем дряблые. «Как только на ноги встану, – подумала она, – сразу начну заниматься».