Вино одиночества - Ирен Немировски

Лицо Беллы начинало стареть, мускулы его слабели; Элен замечала под слоем крема и пудры тонкие, но уже глубокие морщины вокруг глаз, губ и на висках. Теряя былую гладкость и нежность, ее раскрашенное лицо словно трескалось, становилось шершавым и грубым. На шее пролегли три бороздки, знаменующие сорокалетие.

Однажды они пришли после долгой и серьезной ссоры: Элен тут же заметила, что лицо матери искажено от боли и раздражения, а ее поджатые губы дрожали. Белла одним движением скинула свои меха и бросила их на кровать.

— Ну и духота у тебя!.. Ты хорошо учишься, Элен?.. Ты ведь бездельничала весь прошлый год!.. Как же ты дурно причесана!.. Зачем так затягивать волосы на макушке? Это тебя старит лет на пять!.. Я не спешу обзавестись девицей на выданье. О Макс, вы мечетесь, как зверь в клетке!.. Вели, чтобы нам принесли чаю, Элен...

— В такой-то час?

— И который же теперь час?

— Семь часов. Я ждала вас раньше.

— Разве ты не можешь час подождать свою мать?.. Ах, дети так неблагодарны, как и весь свет... Вокруг ни единой любящей души, которая пожалела бы тебя!.. Никого...

— Тебе ли плакаться? — тихонько спросила Элен.

— Я умираю от жажды, — сказала Белла. Она взяла стакан воды и с жадностью выпила его. В ее глазах стояли слезы. Элен заметила, что, поставив стакан, она украдкой провела пальцем по ресницам и бросила тревожный взгляд в зеркало: слезы размазали ее румяна. Макс процедил сквозь зубы:

— Это становится невыносимо!..

— Ах, неужели? Вы так считаете?.. А как насчет той ночи, когда я прождала вас до утра, пока вы с друзьями и этими женщинами...

— Какими еще женщинами? — раздраженно спросил он. — Вам хочется держать меня взаперти, чтобы я видел только вас, слышал только вас и дышал только вами!

— Когда-то...

— Вот именно, это было когда-то!.. Как вы этого не поймете? Мы бываем молоды и безрассудны только раз в жизни. Можно наплевать на свою семью, на свое прошлое, свое будущее, но только раз, один-единственный раз!.. В двадцать четыре года!.. Однако жизнь проходит, человек меняется, взрослеет, мудреет... А вы! Вы — тиранка, эгоистка, придира... Вы просто невыносимы... Вы ведь видите, что я теперь несчастен, расстроен, измучен и раздражен... Вам не жаль меня... Я прошу вас только об одном! Оставьте меня в покое!.. Перестаньте таскать меня за собой, как собачонку на поводке!.. Дайте мне передохнуть...

— Да что с вами?.. Элен, ты представляешь? Он не получает писем от матери, от своей милой мамочки. Неужто это моя вина?.. Я спрашиваю у тебя, моя вина?..

Макс нервно ударил кулаком по столу:

— Какое девчонке до этого дело?.. Да хватит, хватит же лить слезы!.. Я клянусь вам, Белла, если вы снова приметесь плакать, я уйду, и больше вы меня в жизни не увидите!.. Когда-то вы были требовательны к себе так же, как и к остальным!.. В этом было что-то соблазнительное, — добавил он тише, — про себя я вас называл Медеей... А теперь...

«Да, ты стареешь... — думала Элен, сидя в сторонке тихой мышкой. — Каждый день отнимает у тебя козырь, чтобы отдать его мне. Я молода, мне шестнадцать лет, я запросто украду твоего дружка. Но, увы, ненадолго! Сделать это будет нетрудно, и, когда ты достаточно настрадаешься, я отправлю его на все четыре стороны, потому что для меня он навсегда останется ненавистным Максом, врагом моего детства и покойной бедняжки!.. О, я сполна отомщу за нее. Но нужно еще подождать!..»

Элен хранила смутное воспоминание о тех вечерах, когда, возвращаясь из городского сада, она шла под сводом лип, умирая от жажды и мечтая о холодном молоке, которое дожидалось ее дома в синей кружке. Она дразнила себя, закрывая глаза и представляя нежный вкус ледяного молока, а потом дома, в своей комнате, подолгу держала кружку в руках, обмакивая в нее губы перед тем, как выпить большими глотками.

Вдруг раздался телефонный звонок. Элен взяла трубку, спрашивали Макса.

— Это вас, Макс. Новости из Константинополя. Звонят из вашей гостиницы.

Макс вырвал у нее трубку. Она увидела, как исказилось его лицо. Он молча слушал несколько минут, затем повесил трубку и повернулся к Белле:

— Ну вот! Теперь вы можете быть счастливы!.. — тихо сказал он. — Теперь я весь ваш!.. У меня больше никого, никого не осталось!.. Моя мать умерла... Одна... она как в воду глядела... О, я буду наказан за это, ужасно наказан!.. Так вот что это было, эта тяжесть, что так душила меня!.. Она умерла в больнице, в Константинополе, чужие люди сообщили мне о ее смерти... Она была совершенно одна... А мои сестры?.. Как они перенесли дорогу в Константинополь, когда меня не было рядом, чтобы защитить их, помочь им, когда я был с вами и вашей семьей!.. Ах, я никогда вам этого не прощу!

— Да вы просто бредите! — в слезах воскликнула Белла, ее лицо с потеками краски было искажено страданием. — Разве это моя вина?.. Не будьте так жестоки со мной... Не отвергайте меня!.. Вы наказываете меня за ваши собственные ошибки! Разве это справедливо?.. Да, я хотела вас удержать, хотела, чтобы вы остались со мной!.. Но какая женщина поступила бы иначе?.. Разве я виновата?..

— Все это только ваша вина! — закричал он, яростно отталкивая ее от себя.

Белла цеплялась за его одежду, но Макс с ненавистью сказал:

— Ну хватит, хватит, мы с вами не в пятом акте в «Амбигю»!..[17]Оставьте меня!..

Он открыл дверь; Белла закричала ему вслед:

— Вы не бросите меня!.. Вы не имеете права бросать меня!.. Простите меня, Макс, простите!.. Я сильнее, чем вы думаете!.. Моя власть над вами крепче, чем вы думаете! Вы не можете меня покинуть...

Элен услышала, как в тишине пустой улицы стукнули ворота. Дрожащим от гнева голосом она сказала:

— Пожалуйста, замолчи. Мы здесь не у себя дома.

Белла в отчаянии ломала руки.

— И это все, что ты можешь мне сказать?.. Разве ты не видишь, как мне плохо?.. Ни сочувствия, ни ласки... Ты что, не замечала, как он обращается со мной!.. Его мать умерла от рака груди!.. Неужто это моя вина?..

— Это меня не касается! — сказала Элен.

— Тебе шестнадцать. Ты уже понимаешь жизнь. Ты хорошо ее понимаешь.

— Я не желаю ничего понимать...

— Маленькая бесчувственная эгоистка... И все же ты моя дочь!.. Ни ласкового слова... Ни поцелуя!..

Фру Мартенс приотворила дверь:

— Стол накрыт!.. Ужинать, Эленхен!..

Элен подставила лоб губам матери, но та отвернулась. Тогда она пошла вслед за фру Мартенс, которая, усевшись у дымящейся супницы, благодарила Бога за хлеб насущный. Сердце Элен колотилось от ненависти и гнева. «Ах, в самом деле, это было бы слишком просто!» — думала она.