Кьята - Виталий Сергеевич Останин

часть студиозусов была на лекциях — или чем там еще эти бездельники занимались? В холле университета была лишь пара человек, бродивших в задумчивости вдоль стен. Наверно, повторяли уроки или готовились к экзамену. Мерино направился к одному из них.

При более близком рассмотрении студиозус оказался тридцатилетним субъектом, заросшим бородой по самые брови и явно страдавшим с жесточайшего похмелья. Более он походил на лесного разбойника, чем на учащегося.

— Доброго дня! — учтиво поздоровался Мерино. — Не подскажите мне, где найти отца Гаспарэ? Он читает здесь лекции.

Мужчина зыркнул на вопрошающего мутными глазами и открыл рот, окатив Мерино волной перегара. Голосом, при этом ясным, с хорошо поставленной дикцией, он сообщил:

— Отец Гаспарэ сейчас в третьем лектории, принимает экзамены у второго курса. Бедняги, пожалуй, им даже хуже, чем мне.

— А где этот второй лекторий?

— Сверните в левое крыло из холла и ступайте прямо, до тех пор, пока не упретесь в статую Стефы. От нее — направо по узкому коридору. Вторая дверь.

— Благодарю! — Мерино уже развернулся, чтобы следовать к этому второму лекторию, как был остановлен деликатным прикосновением к локтю.

— Синьор, можете ли вы немного помочь мне? Видите ли, вчера мы с моим курсом отмечали научную работу Юдиша Хвелика, вы ведь слышали о нем? Великий человек! Пропились до последнего рю! Сейчас я пребываю в состоянии жесточайшего абстинентного синдрома, что делает мои попытки вспомнить, где я оставил своих друзей, совершенно бессмысленными. Если бы вы…

Мерино молча протянул ему монету достоинством в четверть сюто — вполне достаточная сумма для покупки дешевого вина. Студиозус не стал продолжать свою речь, лишь с неуверенно, но с достоинством поклонился.

— Вы — благородный человек! — сообщил он и проворно направился к выходу. Мерино же отправился искать второй лекторий.

Разумеется, он заблудился, едва только свернув направо от статуи святой. Монастыри ведь строили не затем, чтобы в них было легко ориентироваться. Но, к счастью, от долгого плутания по коридорам его спас громогласный голос искомого ученого. Пойдя на него, Мерино оказался у двери, на которой была прибита медная табличка с надписью «Лекторий №2».

— Много ты прочитал текстов священных, отрок, а понимания не обрел ни на гран! — раздавался из-за тяжелой двери лектория густой бас отца Гаспарэ. Мерино почему-то с внезапно возникшей ностальгией вспомнил, как раньше громы и молнии гнева отца-настоятеля обрушивались на него. — Что толку от твоей учености, если Веры в тебе нет, а чтение книг ты совершаешь с целью нахождения нестыковок и несоответствий! Зачем ты тратишь мое время? Убирайся долой с глаз моих и раньше, чем через две триды, не появляйся — зашибу недоделка!

И нарочито усталым голосом:

— Прости мне, Создатель всего сущего, гневливость, несообразную сану моему, но ежели есть на то воля Твоя, не присылай мне больше недоумков, не способных понять Волю и Промысел Твой. И не готовящихся к экзамену, а намеревающихся проскочить на удачу.

Дверь лектория приоткрылась, и в образовавшуюся щель проскользнул студиозус — всклоченные светлые волосы, малый по размеру кафтан и штаны, обрезанные ниже колена и стянутые бечёвкой на середине икры59. Из безразмерной холщовой сумки, висящей на плече, торчало огромное количество пергаментных свитков. Пареньку вряд ли исполнилось больше семнадцати лет. Затравлено глянув на стоящего неподалеку от дверей Мерино, он собрался было убраться подальше от злобного лектора, но был остановлен рыком отца-настоятеля:

— Есть там еще кто, Валенций?

— Господин один, не из кампуса…

— Ну и слава Единому, что не оттуда. Ступай себе, болезный. Грызи гранит науки. Пока зубы есть…

Напутствие прозвучало настолько двусмысленно, что малец припустил по погруженному в тень коридору со всех ног, чудом не теряя содержимого сумки на бегу.

— Ну и кого там принесло ещё? — послышалось ворчание совсем рядом с дверью. Тяжелая створка открылась, скрипнув на петлях, и в коридор выглянул маленький, ростом чуть больше трех локтей, но отнюдь не тщедушный старичок. Серая сутана, подпоясанная простой веревкой с сургучными печатями на концах60, не скрывала, а подчеркивала его физическое уродство: лектор был горбуном.

— Мерино! — радостно воскликнул он, проведя рукой по лысому черепу. — Ты чего тут?

На морщинистом лице ярко горели черные, совсем молодые глаза. Во всем остальном отец Гаспарэ сильно изменился, постарев, с последнего визита Мерино, около двух лет назад.

— Ну, если я скажу, что пришел проведать своего старого учителя, вы же мне не поверите, — усмехнулся Мерино и, сделав пару шагов вперед, наклонился и обнял старика. — Рад видеть вас здравствующим, отец Гаспарэ!

Тот легонько похлопал мужчину по плечу тяжелой рукой — плечевой пояс у ученого был как у борца.

— Здравствуй, мой мальчик. Ты совершенно прав: я тебе не верю. Два года не вспоминал и вдруг вспомнил! Но не дело болтать в коридоре, как какие-то студиозусы. Пойдем ко мне, я тебя таким декоттом61 напою! Травы мне брат Игнатий привозит, у них при храме огородик, он и выращивает.

Не дожидаясь ответа, отец Гаспарэ бодро зашагал по коридору, в противоположную сторону от удравшего ученика.

— Что натворил бедняга? — спросил Мерино, пока они шли по петляющему без всякой логики коридору.

— Балбес, как все нынешнее поколение студиозусов. — Старичок изрек вердикт, не оборачиваясь, и свернул в ответвление коридора, не освещенное даже факелами. Шагов десять двигаться пришлось почти в полной темноте, освещаемой лишь бледным пятном света впереди — арочным проемом выхода в открытую галерею. — Плывет в азах! Догматы веры — и те по шпаргалке!

— Верую в Единого, как в единственного Создателя всего сущего на тверди земной и под оной, в небесах и над ними. Верую в справедливость и непогрешимость Его. Верую в пророков Его, что посланы со словом Его в мир. Верую в ангелов Его, что проводят волю Его, — по памяти процитировал Мерино заученное еще в молодости.

Выйдя на свет открытой галереи, отец Гаспарэ на миг обернулся и бросил:

— Такой же недоучка, прости меня Создатель!

— А что не так? — возмутился Мерино и, чуть ускорив шаг, поравнялся с настоятелем.

— Пятый догмат забыл.

— Это который? — Мерино даже остановился. Он был уверен, что догмата четыре. Или пять?

— Это который «Верую в спасение души своей, исполняя законы мироздания, что есть суть законы Создателя нашего», — ухмыльнулся отец Гаспарэ. — Чего замер? За мной ступай.

И совсем тихо, но все-таки слышно, пробормотал:

— Учишь их, учишь… А толку? Пять догматов! Пять! Почему все забывают про пятый?

Отец Гаспарэ или, если уж быть точным, отец-настоятель церковного архива Сольфик Хуна под названием Обитель праведного знания, был не только лектором в университете, но и одним из лучших религиоведов бывшей империи. Обладатель острого ума и памяти, он был совершенно нетерпим к неучам, неспособным запомнить простейших, по его мнению, вещей. Например, таких, как Догматы веры. К счастью, Мерино пришел к человеку, который в детстве учил его науке хранения и поиска знаний прошлого не для того, чтобы вступать в религиозные диспуты.

Кроме всего прочего, отец Гаспарэ был просто энциклопедией во всем, что касалось истории его родного города. В числе прочего — по катакомбам Сольфик Хуна.

Личная комната лектора, предназначенная для отдыха и хранения учебных материалов, была настолько крохотной, что каждый раз, когда отцу Гаспарэ требовалось взять что-то лежащее не на столе, Мерино приходилось вставать с колченого табурета и прижиматься к стене.

— Человеку с вашими знаниями и заслугами могли бы комнату и побольше выделить, — заметил он, когда наставник закончил приготовление декотта и протянул ему глиняную кружку, от которой поднимался благоухающий травами пар.

— Зачем? — удивился отец-настоятель. — Здесь вполне достаточно места для всего, что мне понадобится, а гости ко мне не ходят. Ну, раньше не ходили.

Он усмехнулся и осторожно отпил из своей кружки ароматного взвара.

— К тому же университет — это бывший монастырь, откуда здесь взяться просторным кельям? Выкладывай, уж, неуч: чего пришел к старику?

Мерино так же осторожно пригубил свой напиток и одобрительно кивнул.

— Вкусно. Очень. Передавайте мою похвалу брату Игнатию, кем бы он ни был. Букет трав составлен