Иллюзия себя: Что говорит нейронаука о нашем самовосприятии - Грегори Бернс

падение – взлет). В эту категорию попадают «Остров сокровищ» и «Венецианский купец». И наконец, схема шестого типа, который называется «Эдип», представляет собой падение, затем взлет, затем снова падение.

Если представить все шесть сюжетных типов в виде графиков, обозначатся их разные траектории, отражающие базовые функции для большинства историй, с которыми вы когда-либо имели дело. И хотя я предполагаю, что в нашем личном нарративе преобладает такой сюжетный тип, как «Путешествие героя», вполне возможно и даже весьма вероятно, что мы обращаемся и к историям других типов, когда на сцену выходят наши субличности. Разным альтер эго, таким как мистер Хайд или Ева Блэк, являющим собой противоположность основным личностям, тоже нужна своя история, альтернативная. Если основная личность следует сюжетной схеме Золушки, то у субличности, скорее всего, нарративом окажется история Эдипа.

Шесть канонических сюжетных типов.

Reagan et al., The Emotional Arcs of Stories, 1–12

Хотя эти истории вам наверняка знакомы, какие-то мелкие подробности, возможно, из вашей памяти выпали. Но это не имеет значения. В том-то и состоит удивительная особенность историй: они упаковывают большой объем информации в компактный сверток. Великим произведениям это удается настолько хорошо, что их главный герой олицетворяет весь сюжет. Вы можете не помнить, как развивались события в «Великом Гэтсби», но разве удастся забыть самого Джея Гэтсби как символ бесплодности американской мечты? А красавицу Дейзи Бьюкенен, беспечную по отношению ко всему, кроме своей принадлежности к высшему свету? Кто-то скажет, что эти персонажи просто эмблематичны, они знаменуют затронутые автором темы, но это слишком большое упрощение, обесценивание незабываемых сложных образов. Думаю, дело здесь не в символизме, все несколько глубже. Это сжатое отображение сложной социальной борьбы. Эти образы лежат туго свернутыми в хранилище нашей памяти, готовые моментально развернуться, как только потребуют обстоятельства.

Соответственно, ключевой вопрос формулируется таким образом: как персонаж становится главным шаблоном своего собственного жизненного нарратива? Кто-то, возможно, возразит, что вымышленные персонажи служат не более чем для развлечения, но, как мы уже убедились, искусно вылепленный главный герой может необычайно сильно повлиять на развивающийся ум.

Каждому из нас в какой-то момент попадается история, созвучная ему настолько, что он говорит себе: «Да ведь он точь-в-точь как я!» Или даже (не всегда сознательно): «Я хочу быть таким, как он». Вспомните книги, которые вы читали в годы становления, и персонажей, чья «шкура» сидела бы, кажется, на вас как влитая. Гарри Поттер. Гермиона Грейнджер. Пол Атрейдес. Китнисс Эвердин. Элизабет Беннет. Чарли Бакет (он, правда, еще не подросток, но все-таки кто отказался бы от собственной шоколадной фабрики?). Холден Колфилд. Игнациус Райлли?[7] Все они, за исключением последних двух, герои, преодолевающие препятствия на пути к самосовершенствованию.

Годы становления в отрочестве и юности – тот самый период, когда мы выясняем, в какое путешествие отправились. В этом возрасте даже такие сюжеты, как история Джея Гэтсби или Энакина Скайуокера, задуманные в качестве предостережения, вполне могут органично вписаться в выстраиваемую идентичность. И пусть такое случается не с каждым подростком, число вживающихся в образ трагического героя все же достаточно велико, чтобы заслуживать упоминания. Уточню: я считаю этот курс нездоровым, независимо от того, что человеку довелось пережить. Пребывающие в образе склонны размахивать своими страданиями, как флагом{72}. И хотя, казалось бы, травмирующее переживание (реальное или воспринимаемое как таковое) должно пробудить в человеке сочувствие к несчастьям других, зачастую происходит обратное: настолько разрастается ощущение «Мне причитается», что к чужим бедам человек становится глух. Кроме того, восприятие себя как жертвы может провоцировать зацикленность, вынуждающую человека мысленно жить прошлым.

В романе Джея Эшера 2007 г. «13 причин почему» (13 Reasons Why) нарратив страдания достигает апогея, требующего действия. В этом невероятно популярном произведении для старшеклассников мы знакомимся с Ханной Бейкер, девушкой, совершившей самоубийство. Ее история рассказывается на 13 сторонах 7 аудиокассет, записанных ею перед уходом из жизни. Коробку с кассетами она отправляет своему другу Клэю Дженсену с инструкцией прослушать и передать следующему. Инструкцию предваряет предупреждение, что кассеты скопированы и, если коробка не дойдет до последнего адресата – мистера Портера, учителя, – записи будут «преданы широкой огласке». Переключаясь между нарративами Клэя и Ханны, Эшер рисует картину невыносимой жизни школьницы. В этой картине есть и непременные проблемы с мальчиками, и издевательства стервозных девочек, а также сплетни и травля. Не обходится и без домогательств. Ханна впадает в депрессию и начинает вынашивать суицидальные планы. В последней записи она намекает на эти чувства мистеру Портеру, вызывая у него явное беспокойство. Но Ханна обвиняет его в том, что он беспокоился недостаточно, чтобы ее остановить.

Ханна обречена с самого начала. Еще до того, как стартует нарратив, она уже мертва. Ни о каком триумфальном возвращении героя не может быть и речи. Своими взрослыми глазами я вижу депрессивную, поглощенную собой девушку, которая сталкивается с такими же проблемами, как и многие подростки, и, разумеется, никто не станет оправдывать самоубийство как выход из этого положения. О том, что Ханна – обиженная на весь мир мстительная натура, говорит даже выбранный ею способ рассказать свою историю. Зачем записывать все эти кассеты, если не для того, чтобы помучить слушателей?

Взрослый читатель книги или зритель снятого по ней сериала на Netflix, скорее всего, воспримет ее не так, как подросток. Собственно, несколько лет после выхода книги, а потом после запуска сериала в 2017 г. некоторые ученые и консультанты по психическому здоровью опасались, что именно из-за этого, особенно после стриминговой версии фильма, наблюдался всплеск самоубийств среди подростков{73}. Другие исследователи эту корреляцию опровергали, не находя никакого подтверждения причинно-следственной связи между этими событиями{74}. Но даже если всплеск подростковых самоубийств и не имеет никакого отношения к «13 причинам…», нам вполне понятно, почему персонаж Ханны так созвучен подросткам. Переходный возраст – это заведомо период поглощенности собой. При поверхностном прочтении «13 причин…» могут очень сильно повлиять на формирующуюся личность, оказавшуюся в схожих обстоятельствах. Ей грозит вполне реальная опасность – включить Ханну в свой нарратив. Это не значит, что книги о тревогах и переживаниях трудного возраста нужно запретить. Наоборот. Они дают возможность обсудить с подростками важные для них проблемы и предложить что-то в противовес тем потенциально негативным нарративам, которые эти произведения могут содержать.

Упомянутые нарративные схемы, будь то «Путешествие героя» или любая другая из оставшихся пяти сюжетных типов, составляют комплект основных функций, позволяющих нам увязывать события во времени. И даже если мы не думаем о них ежеминутно, готовые нарративные арки служат шаблонами, соединяющими наше прошлое, нынешнее и будущее «я». Иными