Спецслужбы СССР в тайной войне - Владимир Семичастный

— А когда ты в комсомоле работал? При Шелепине и Семичастном или после?

В зависимости от ответа и решался вопрос о назначении.

Другой пример. Муртазаев из Узбекистана — схватывавший все на лету, ориентировавшийся в любых обстоятельствах человек. Его побаивался даже Рашидов. Когда Муртазаева назначили первым секретарем горкома партии в Ташкенте, Рашидов сделал все, чтобы его дискредитировать.

В Белоруссии высокие партийные посты занимали бывшие комсомольские лидеры: П.М. Машеров, М.В. Зимянин, К.Т. Мазуров. В Азербайджане хорошо работал талантливый организатор Каримов.

В комсомоле было много прекрасных людей. Карьеристов же, людей случайных — единицы.

При мне, к моему великому сожалению, появился Михаил Горбачев в роли первого секретаря Ставропольского крайкома комсомола. Он сменил там Виктора Михайловича Мироненко, которого мы забрали на должность секретаря ЦК ВЛКСМ. На своей должности Горбачев ничем не выделялся, незаметная была фигура, потому Мироненко никогда Горбачева никуда и не предлагал.

Мироненко рассказал мне как-то историю его встречи с Горбачевым на похоронах бывшего редактора «Комсомольской правды» Ю.Л.Воронова. К группе товарищей, в которой был и Виктор Михайлович, подошел Горбачев. Завязалась беседа, и Горбачев, обращаясь к Мироненко, сказал:

— Вот, с твоей легкой руки началась моя карьера.

— Да пошел ты к черту, — вспылил Мироненко. — Мне из-за тебя житья не дают в Москве: обвиняют, что я такого подлеца вырастил!

Таких, как Горбачев — отступников от убеждений и сложившихся в комсомоле традиций, — были единицы. Существовало иное, подлинное комсомольское братство.

Я не знаю таких дел, в которых комсомол прямо или косвенно не участвовал бы. Он всегда был рядом с партией, всемерно помогая ей.

Возьмите хотя бы события в Венгрии в 1956 году. Партия послала туда в каждый округ своего представителя в качестве «полковника». Они там выступали от имени армии и помогали партийным органам восстанавливать порядок в стране после контрреволюционного мятежа.

Мы, со своей стороны, послали туда «майоров». В числе таких «майоров» был Н.Е. Кручина, будущий управляющий делами ЦК партии. В ЦК ВЛКСМ он заведовал отделом сельской молодежи. Наши «майоры» помогали комсомолу Венгрии в тех округах, где были наши войска. Люди в полковничьих и майорских погонах воспринимались населением лучше, и они больше могли сделать. Наших «майоров» там было 15 человек. Я их собирал, инструктировал и отправлял.

Или случай с Борисом Пастернаком.

Некоторые спрашивают меня сегодня: испытываю ли я угрызения совести в связи со сказанным мною в адрес Пастернака на комсомольском форуме, не подставили ли меня?

Что ответить на вопрос, заданный спустя полстолетия после события и в совсем другой стране?..

Расскажу, как это было.

Предстояло празднование 40-летия комсомола. Готовились к проведению торжественного пленума ЦК ВЛКСМ, на котором должны были присутствовать Хрущев и другие члены Политбюро.

Неожиданно за день до заседания зазвонил телефон, я услышал голос Никиты Сергеевича:

— Приезжайте в Кремль и Аджубея захватите.

По дороге я спросил Алексея, не знает ли он, в чем дело.

Тот ничего не знал.

В кабинете у Хрущева уже сидел Суслов.

Никита Сергеевич, обращаясь ко мне, спрашивает:

— Завтра ты с докладом на пленуме комсомола выступаешь?

— Да, я.

— А не мог бы ты в докладе «выдать» Пастернаку, как надо?

— Что вы имеете в виду? — ответил я вопросом на вопрос, так как был застигнут врасплох.

— Да вот с присуждением ему Нобелевской премии.

— Это в доклад не очень вписывается, так как он посвящен 40-й годовщине комсомола.

— Найдите для этого место в своем докладе. Вот мы надиктуем сейчас с Михаилом Александровичем странички две-три, потом вы с Алешей посмотрите, с Сусловым согласуете, и действуй.

Хрущев вызвал стенографистку и начал диктовать. Тут были любимые им словечки: и «паршивая овца», и «свинья, которая не гадит там, где ест или спит», и пр. Типично хрущевский, нарочито грубый, бесцеремонный окрик, выпирающий из текста доклада, нарушающий общий его тон.

Когда он продиктовал слова о том, что, мол, «те, кто воздухом Запада хотят подышать, пусть убираются, правительство возражать не будет», я взмолился:

— Никита Сергеевич, я же не правительство!

— Не беспокойся! Мы будем сидеть в президиуме и в этом месте тебе поаплодируем. Люди поймут.

В целом Хрущев наговорил примерно три страницы. В конце концов мы их превратили в одну. Не просто было включить такой текст в доклад, где с пафосом отмечались подвиги комсомола. В результате пришлось кое-что изменить в уже готовом тексте, чтобы была хоть какая-то связь между отдельными его частями.

Когда на следующий день я с задором произносил свою речь с трибуны во Дворце спорта, место в докладе о Пастернаке было встречено бурными аплодисментами.

Надо сказать, что книгу Бориса Пастернака «Доктор Живаго» я, как и все присутствовавшие в зале, тогда еще не читал. Была она издана в Италии, и в нашей стране ее прочесть было нельзя. Поэтому судить о содержании книги я не мог и осуждал Пастернака за факт незаконного, тайного издания книги за границей.

Вопрос о Пастернаке не был очередным капризом Хрущева. К этому его вынудили обстоятельства: «оттепель» разморозила либеральных критиков устоев Советской власти и политики КПСС в области идеологии. Их надо было одернуть. И расчет Хрущева оправдался.

Пастернак — не Маяковский. Что мог знать о Пастернаке молодой строитель, шахтер, тракторист, комбайнер? Молодым работягам, да и не только им, было непонятно, за что враждующий с нами Запад платит огромные деньги поэту Пастернаку. Им объяснили: книгу свою он переправил за границу тайно. В ней он отрицательно относится к Октябрьской революции, за что и получил Нобелевскую премию. Следовательно, вся история вокруг Пастернака — это политическая акция против нас.

Так оно, в сущности, и было.

Мы имели дело с попыткой западных служб раскрутить у нас одного из первых диссидентов.

Правда, ставка на Пастернака оказалась у них не вполне удачной: на следующий день он обратился с письмом в редакцию «Правды» и, сославшись на мою речь, заявил о том, что не намерен покидать свою родину и отказывается от Нобелевской премии. Однако семя проросло. Прошло несколько лет, и «эстафету» подхватили такие лауреаты Нобелевской премии, как Александр Солженицын, Андрей Сахаров, Иосиф Бродский…

Как известно, после моего выступления пленум Союза писателей СССР единогласно принял решение об исключении Пастернака из Союза писателей. Было составлено письмо для печати по поводу «поведения Пастернака», которое подписали не только московские литераторы, но и те, кто оказался в то время в Москве.