Че Гевара. Книга 1. Боливийский дедушка - Карина Шаинян

Максим истерически стреляет куда-то в глубину леса, и из-за дерева вдруг выходит голый мальчишка с изумленным лицом. По его груди течет тоненькая струйка крови. Он делает несколько неверных шагов к Максиму и падает. Смуглая рука загребает листья, в которых блестят рассыпанные стеклянные бусы.

Патроны кончились. Максим и Хосе смотрят на лежащего на открытым месте мертвого мула, — во вьюках есть запас, но добраться до них невозможно. За деревьями мелькают, перебегая и подбираясь все ближе, люди с кожей цвета черной меди. Максим не чувствует страха — лишь какую-то сосущую пустоту. Хосе отбрасывает винтовку и приподнимается, выглядывая из-за корней.

Издалека доносится предупреждающий крик, и подобравшиеся совсем близко индейцы настороженно замирают. Максим всем телом прижимается к земле и чувствует ритмичную вибрацию — кто-то идет к ним, тяжко ступая, кто-то огромный. Дикари испуганно оглядываются и начинают отступать. В конце концов, один из них не выдерживает и, вскрикнув, переходит на бег. Паника заражает остальных: они с воплями бегут прочь, и Максим облегченно вздыхает.

Глаза Хосе лезут из орбит. Он молча тычет пальцем куда-то в лес; Максим смотрит туда, и его сердце дает сбой. Максим медленно поднимает фотоаппарат и жмет на спуск.

Он продолжает снимать, даже когда от дыхания мегатерия начинают шевелиться волосы на голове. Максим чувствует его едкий, удушающий запах, запах болот, крови и земли. Он смотрит в крохотные багровые глаза, в которых бьются безумие, ненависть и тоска. Он снимает, не слыша Хосе, не чувствуя, как тот тянет его за рукав, пока не кончается пленка, а потом бросается следом за Увера.

Они бегут, продираясь сквозь кустарник, выворачивая ноги на кочках; листья тростника хлещут по лицам, оставляя кровоточащие порезы; они бегут, и Максим спиной чувствует взгляд мегатерия.

…Трое боливийцев обыскивают рюкзак Максима, пока начальник патруля держит его под прицелом. Максим понятия не имеет, куда исчез Хосе, и это тревожит его и обнадеживает. Один из пограничников радостно восклицает и подбегает к командиру с фотоаппаратом в руках. Максим протестующее кричит, протягивая руки, пуля выбивает фонтанчик земли под ногами. Максим останавливается и торопливо пытается объяснить, что именно он фотографировал. С минуту его внимательно слушают.

Потом начальник отряда, пристально глядя в глаза Максиму, с холодной улыбкой выдергивает из фотоаппарата пленку и отшвыривает ее прочь.

…По лицу мертвого боливийца ползет, деловито шевеля усиками, большой жук. Хосе молча подбирает засвеченную пленку и отдает ее Максиму; тот послушно берет ее, не пытаясь объяснить, что теперь это мусор.

— Я думаю, что мы все-таки в Парагвае, и они были не правы, — говорит Хосе, и тогда Максим начинает смеяться. Он задыхается, по лицу текут слезы, живот сводит, но остановиться он не может.

— В чем дело? — бешено спрашивает Хосе.

— Диего… — говорит Максим, давясь от хохота. — Диего было бы смешно.

Его смех переходит в рыдания, и Хосе какое-то время смотрит на него мертвыми глазами, а потом изо всех сил бьет по лицу.

Максим сидит на земле, глотая теплую кровь, текущую из разбитого носа, и все еще смеется.

Завопил в хижине младенец, женский голос затянул успокаивающую, заунывную мелодию. Максим узнал колыбельную, которую пели когда-то и ему. Он прикрыл глаза, задремывая, но тут рядом зашуршала под ногами трава, и к костру подошел один из молодых воинов.

— Кавима тебя звал.

Максим неохотно поднялся и пошел за ним. Хижина Кавимы стояла на отшибе. Подойдя к ней, индеец тихо вскрикнул и ускорил шаг. Максим заспешил следом. Кавима лежал перед входом на одеялах, и, видимо, спал — его глаза были закрыты, а грудь тяжело, но мерно вздымалась. Звенящее облачко москитов вилось над лицом, несколько насекомых впились в руки, но он не реагировал на них. Над Кавимой стоял, оскалившись, Хосе, и его пальцы сжимались и разжимались, будто птичьи когти. Не слыша шагов Максима и воина, он быстро посмотрел по сторонам и жадно склонился над стариком.

— Ты что, Хосе? — испуганно воскликнул Максим. Тот посмотрел на него, как на пустое место. Подбежавший молодой индеец крепко схватил Хосе за локоть и оттолкнул от хижины. Увера обмяк и сгорбился, будто став меньше ростом, хищное напряжение исчезло. Не говоря ни слова, он пошел прочь, его руки безвольно свисали, как у большой исхудавшей обезьяны. Индеец, недобро бормоча под нос, двинулся следом.

Удивленный и встревоженный, Максим обернулся к Кавиме. Тот лежал с широко раскрытыми глазами. Неизвестно, заметил ли он Хосе, но сейчас явно был в сознании.

— Говорят, вас вернулось двое из четверых, — сказал он, пристально глядя на Максима.

— Да, — ответил тот, сглатывая.

— Двое… Но все-таки вернулись. Значит, я был слаб… — теперь Кавима говорил будто бы сам с собой, и Максим, хоть и не понимал, о чем идет речь, не решался перебивать его. — Значит, это была слабость, а не здравомыслие. Но мне позволено исправить…

Кавима поманил крючковатым пальцем. Максим присел рядом с ложем и склонился над стариком.

— Он отдал тебе волшебную вещь.

Максим вздрогнул: с тех пор, как они вернулись в поселок, Хосе заговорил впервые.

От былой лихости Увера не осталось ни следа. Хосе ссутулился и двигался осторожно и напряженно, будто каждое движение причиняло боль. Сейчас он сидел у костра, обхватив колени руками, и неотрывно смотрел в огонь. Узкое лицо Хосе густо заросло щетиной, в которой пробивалась седина, глаза ввалились. Сейчас он смотрел на Максима так, будто очнулся от глубоко сна и не может понять, где находится.

Максим молча кивнул.

— Что она делает, эта штука? — вяло спросил Хосе.

— Морок… Она наводит морок, — ответил Максим. — Показывает то, чего нет. Может быть, то, что могло бы быть… Кавима сказал, что это плохая, злая вещь.

— Тогда зачем он отдал ее тебе?

— Чтобы я отвез ее Беляеву, — Хосе чуть шевельнулся, но Максим не заметил этого. — Генерал поймет, что с ней делать. Сможет поступить правильно.

— Поступить правильно! — Хосе горько ухмыльнулся. — Ты думаешь, это так? Думаешь, правильно вообще существует?

Максим молчал. Он не знал, как объяснить Хосе то, что чувствовал. Не мог найти слов, чтоб рассказать о том, как получив на совершеннолетие небольшое наследство, тут же побежал к Беляеву делиться радостью — экспедиция, которой он бредил с тех пор, как узнал о мегатерии, теперь стала реальной! А генерал уже выходил из дому, предстояли очередные бесполезные переговоры с чиновниками. Как Иван Тимофеевич рассеянно и невнимательно выслушал на ходу сбивчивый, торопливый рассказ Максима и горько бросил: «Я не понимаю, почему мертвые звери интересуют больше живых людей». И — «глупость ты затеял, голубчик, сущую чепуху!». Как рассказать о том, какой он был старый, сгорбленный и маленький, и как из папки, зажатой подмышкой, лезли какие-то бумаги с бледно-синими печатями, как белесые, мертвые, заплесневелые листья…