История осады Лиссабона - Жозе Сарамаго

Дон Афонсо Энрикес вышел из шатра вместе со своими советниками доном Педро Питоэнсом и доном Жоаном Пекулиаром, который, кратко перемолвившись с государем, заговорил первым, по-латыни разумеется, приветствуя посланцев крестоносной рати, и приветствия его были не хуже других, тех, которые он через свое посредство довел до сведения своего короля, самым же из всех полезным было славословие Господа нашего. Это отличная формула, поскольку мы, не будучи способны угадать, что больше Богу подойдет, на Его усмотрение оставляем выбор и, соответственно, на Бога возлагаем ответственность, сами же предпочитаем покорно и смиренно принимать его, выбор то есть, если даже он пойдет вразрез с нашими интересами, и не усердствуем чрезмерно с изъявлениями радости, если он, напротив, чудесно служит к нашей пользе и удовольствию. А возможность того, что Богу одинаково безразличны да и нет, добро и зло, не приходит в головы, сотворенные на манер наших, потому что для чего-то же Бог в конце концов пригодится. Впрочем, сейчас не время плыть по столь замысловатым умственным излучинам, ибо Гильом Длинный Меч, и осанкой своей, и движениями дерзостно споря с выражением подобострастной почтительности, каковое надлежало ему принять и сохранять, говорит, что если уж король португальский пользуется столь безотказной и действенной поддержкой Господа нашего Иисуса Христа, какая была выказана в опасном и трудном деле при Оурике, едва ли понравится Тому самонадеянность крестоносцев, буде вознамерятся они заменить Его в новом сражении, а потому он, Гильом, возьмет на себя смелость посоветовать, если, конечно, король соблаговолит оный совет выслушать, чтобы португальцы в бой вступили сами, то есть одни, ибо победа им, конечно, обеспечена, Господь же поблагодарит их за возможность лишний раз и столько раз, сколько потребуется, доказать свое всемогущество. Поскольку и пока Длинный Меч говорил на родном наречии, португальцы внимали ему, как и положено в таких случаях, изобразив на лицах понимание, но даже вообразить себе не могли, до какой степени вразрез с их интересами и выгодами пойдет это решение, что выяснилось уже в следующую – и роковую – минуту, когда сопровождавший Гильома монах-переводчик с запинкой, ибо собственный его язык не поворачивался произнести такие напитанные язвительной насмешкой речи, но со всевозможной точностью довел до сведения собравшихся смысл рыцарской рацеи, которая, несомненно, требует более пристального изучения, поскольку содержит явные признаки кощунственного, богохульного и клеветнического сомнения в божественной способности кроить и шить, полагать и располагать, даровать или отнимать победу, помогать одному выстоять против тысячи, причем известная сложность тут возникает, лишь когда ведут бой христиане с христианами или же мавры с маврами, но в сем последнем случае – Аллах с ними, он пусть и разбирается.

Король выслушал в молчании и в молчании оставался, крепко сцепив руки на рукояти меча, а острие так твердо и прямо уперев в землю, словно та уже ему принадлежала безоговорочно. И не он, а дон Жоан Пекулиар, побагровев от праведного негодования, произнес слова, долженствовавшие пристыдить провокатора: Не искушай Господа Бога твоего, смысл которых все, включая и тех, кто слабо разбирался в вероучении, очень даже распрекрасно поняли, ибо Гильом Витуло, помимо того что желал выказать пренебрежение португальцам, в иной ситуации и в иных выражениях всего лишь повторил гнусную попытку Сатаны, предложившего некогда Иисусу броситься в пропасть, в чем якобы не было ни малейшего риска, поскольку ангелы, без сомнения, подхватили бы его, а Иисус ответил: Не искушай Господа Бога твоего. И крестоносец должен был бы смутиться и устыдиться, однако не смутился нимало – более того, присутствующим показалось, будто губы его скривила издевательская усмешка. Тогда дон Афонсо Энрикес спросил: Это и есть решение крестоносцев. Это и есть, отвечал тот. В таком случае ступайте с богом, и пусть он сопроводит вас до Святой земли, где вы уже не сможете придумать никакого предлога, чтобы уклониться от битвы, как уклоняетесь, если не ошибаюсь, сейчас. Гильом в ответ на это потянулся к мечу, что могло бы возыметь самые прискорбные последствия, если бы его спутники, вмешавшись, не воспрепятствовали ему не только движениями, но и словами, произнесенными одним из них, а именно Гилбертом, единственным, если не считать переводчиков, кто способен был изъясняться по-латыни не менее бегло, чем самый высокоученый князь Церкви, слова же были такие: Государь, Гильом сказал вам сейчас чистую правду – крестоносцы не останутся здесь, – но не привел резонов и мотивов, побудивших их дать отрицательный ответ и лежащих в области материальной, да и бог бы с ними, однако иные решили остаться, и этих иных можете вы лицезреть, ибо для этого и стали они членами посольства, а именно Жиль де Ролен, Лижель, Лишерт, братья де ла Корни, Жордан, Алард, Генрих и, самый изо всех малозначительный, смиренный и убогий, ваш, государь, покорный слуга. Дона Афонсо Энрикеса до того обрадовали эти слова, что и ярость его мигом прошла, а сам он, пренебрегая этикетными предрассудками, приблизился к Гилберту и обнял его, по пути бросив презрительный взгляд на Гильома, и сказал так: Обещаю, что за это решение ты станешь первым епископом Лиссабона, как только город вновь будет христианским, а вас, господа, пожелавшие остаться со мной, заверяю, что вам не придется сетовать на недостаток моей щедрости, после чего повернулся и ушел в шатер. Меж тем у входа в него Гильом остался в одиночестве, и даже сопровождавший его клирик благоразумно отступил на три шага, поглядывая с опаской, не появилось ли козлиных копыт или рогов у продерзостного и теперь низвергнутого рыцаря, совершенно точно одержимого бесами.

Соединив то, что вправду было написано, с тем, что пока рисовалось лишь его воображению, подошел Раймундо Силва к этой критической точке и, надо сказать, зашел довольно далеко, если вспомнить, что, помимо многократно уже упомянутого отсутствия должной подготовки ко всему, кроме умения кропотливо и скрупулезно вычитывать тексты, он пишет довольно медленно, потому что коснеет в неукоснительном согласовании времен, прилежен с прилагательными, употребляет эпитеты с умеренным аппетитом, точен с точками и лишними запятыми не запятнан, и все эти обстоятельства незамедлительно разоблачат его и докажут, что подписанное его именем есть не более чем вольная, адаптированная версия, которая мало схожа со своей основой и по этой причине, насколько мы можем предвидеть, будет вся до последней строчки недоступна любителям истории naïve[21]. Впрочем, достаточно вспомнить, что версия, находящаяся в нашем распоряжении, уже содержит двенадцать страниц густого и плотного текста, и тогда ясно станет, что Раймундо Силва, в котором ничего нет от писателя – ни добродетелей его, ни пороков, – не смог бы за полтора дня понаписать столько и такого, причем, заметьте, о литературных достоинствах и речи не ведем, потому, во-первых, что это текст научный, исторический, а во-вторых, из-за некомпетентности нашей. Все эти предуведомления снова и в очередной раз призваны напомнить, что недопустимо смешивать то, что кажется, с тем, что непреложно есть на самом деле, но неведомо как, а также – для чего, думая, что уверены в какой-нибудь действительности, впадаем мы в сомнения: а то ли мы видим на самом деле, истинный ли это образ, верный ли слепок или всего лишь версия – очередная, одна из многих возможных, или, еще того хуже, единственная и исключительно в качестве таковой провозглашаемая.