Восток - Запад. Звезды политического сыска. Истории, судьбы, версии - Эдуард Макаревич

На склоне лет он стал жертвой той организации сыска и доноса, которую еще внедрял на царской службе, объединяя филеров и дворников в систему наружного наблюдения, той организации сыска, которая благополучно перешла в Советскую Россию. И его стараниями тоже.

В ночь с 20 на 21 августа 1938 года в одной из камер внутренней тюрьмы на Лубянке ожидал расстрела бывший заместитель наркома внутренних дел Яков Саулович Агранов. Бывший второй человек в безжалостной системе НКВД, бывший комиссар государственной безопасности первого ранга.

Раздавленный предсмертной сумятицей ума, он сидел на тюремной койке не шелохнувшись уже несколько часов. О чем они были, мысли его? Может, о жизни, что закончится на рассвете, о матери, о людях, с которыми столкнула судьба, о Ленине, с которым работал, о Сталине, которого знал и которому написал безответное письмо, может, о жене Валентине, которая томилась в такой же камере и ждала свою пулю, о дочери Норе, которая оставалась сиротой? А может думал, как отнесутся потомки к его смерти? Ведь не лишен был тщеславия. И в тайниках оставил документы для будущих поколений.

Об этом думал или о другом — определенно сказать нельзя, свидетельств нет. Но одна мысль не могла миновать его разгоряченное сознание: если бы был на месте наркома Ежова, как поступил бы тогда в отношении себя арестованного? Себя, все признавшего и все подписавшего? Перед смертью не лгут. И, наверное, тогда он признался себе, что решил бы свою участь так же, как ее уже решили, — расстрелять. Признание, горькое до слез. Наверное, оно приходило в подобные минуты к тем большевикам, у которых преданность идее была замешана на крови, партийной дисциплине и страсти к политическим интригам.

Честнейшие — мы были подлецами,

Смелейшие — мы были ренегаты1.

В ночь перед расстрелом он не бился в истерике, и его стенания не взрывали предсмертный покой тюремной камеры. Утром, в пятом часу, его повели в расстрельную комнату. Он шел без ремня и без сапог, в бриджах и гимнастерке со следами споротых петлиц и шевронов комиссара государственной безопасности, шел сосредоточенно, даже как-то уверенно. И пулю принял молча, с открытыми глазами.

Первого декабря 1934 года в Ленинграде был убит первый секретарь обкома, член Политбюро Центрального Комитета большевистской партии Сергей Киров. Акт судебно-медицинской экспертизы гласил:

«...в 16 часов 37 минут после раздавшихся двух выстрелов Киров был обнаружен лежащим лицом вниз в коридоре третьего этажа Смольного... Изо рта и носа сгустками текла кровь, частично она была на полу... Через 7-8 минут Кирова перенесли в его кабинет. При переносе тела появилась доктор санчасти Смольного Гальперина. Она констатировала цианоз лица, отсутствие пульса, дыхания, широкие, не реагирующие на свет зрачки. Кирову пытались делать искусственное дыхание, приложили к ногам горячие бутылки. При осмотре была обнаружена рана в затылочной части. Прибыли врачи-профессора. Но помочь пострадавшему они уже ничем не могли. Смерть наступила мгновенно от повреждения жизненно важных центров нервной системы».

В последнее десятилетие в борьбе версий и выводов, исходящих от разных следственных бригад и комиссий, восторжествовало заключение комиссии Политбюро ЦК КПСС, датированное 1987 годом: Кирова убил Леонид Николаев. Это был акт отчаяния доведенного до крайности человека, истеричного по натуре, с признаками шизофрении. После выстрела в Кирова он стрелял в себя, неудачно. Его тотчас схватили, жалкого рыдающего субъекта.

Но Сталин сказал: «Ищите убийцу среди зиновьевцев». Заместитель наркома внутренних дел, руководитель Главного управления государственной безопасности НКВД Яков Саулович Агранов, который приехал в Ленинград с бригадой чекистов расследовать убийство, понял, что сталинские слова — это приказ. До этого он уже прочитал протокол допроса Мильды Драуле, жены Николаева, эффектной женщины, к которой питал далеко не платонические чувства Киров. В тот роковой день она спешила увидеться с ним. Николаев догадывался, а может, и знал об иной, тайной жизни своей жены. И он решился на отчаянный шаг. Но эта версия не «работала» на сталинское указание. Ведь нужно было доказать, что произошло политическое убийство.

Во время обыска на квартире Николаева был изъят его дневник. В нем-то и нашел Агранов ключевую для себя запись. «Я помню, — писал Николаев, — как мы с Иваном Котолыновым ездили по хозяйственным организациям для сбора средств на комсомольскую работу. В райкоме были на подбор крепкие ребята Котолынов, Антонов, на периферии — Шатский...»

Стоп! Вот они, ключевые узлы следствия, ложившиеся в схему Сталина. Осталось насытить ее следственным материалом. Стремительно работал Агранов — чувствовалась школа определенного рода.

Он, и его правая рука, начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов, и еще один сотрудник, меняясь, беспрерывно допрашивали Николаева. Ему внушали: «Назовите соучастников. Кто такие Котолынов, Шатский?» Заставляли говорить. Потом, обессилевшего, затаскивали в камеру. Его «сокамерник»-чекист докладывал: «Николаев бормочет во сне, упоминает имена Котолынова, Шатского, твердит, что Шатский слаб, если арестуют — все расскажет».

На четвертый день после убийства Агранов сообщает Сталину: «Агентурным путем со слов Николаева Леонида выяснено, что его лучшими друзьями были троцкисты Котолынов Иван Иванович и Шатский Николай Николаевич... Эти враждебно настроены к товарищу Сталину... Котолынов известен наркомвнуделу как бывший активный троцкист-подпольщик...»

А сам Николаев признался: «На мое решение убить Кирова повлияли мои связи с троцкистами Шатским, Котолыновым, Бардиным и другими».

На пятый день после убийства пошли аресты — Котолынов, Шатский, Румянцев... Всего тринадцать человек, которые так или иначе общались с Николаевым. 29 декабря суд вынес решение: для всех — смерть. Через час после оглашения приговора вместе с Николаевым они были расстреляны. А в приговоре говорилось, что указанные лица входили в антисоветскую зиновьевскую группировку и организовали «подпольную террористическую контрреволюционную группу», возглавлял которую «ленинградский центр».

Из материалов следствия по Николаеву, Котолынову, Румянцеву и другим, уже расстрелянным, Агранов создает дело «Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы». В этом деле ключевые показания Румянцева: «В случае возникновения войны современному руководству ВКП(б) не справиться с теми задачами, которые встанут, и неизбежен приход к руководству страной Каменева и Зиновьева». Семьдесят семь человек, среди них известные деятели партии, обвинялись в причастности к убийству Кирова. В январе 1935 года особое совещание при НКВД под председательством Ягоды приговорило участников этой группы к разным срокам наказания, тогда еще небольшим: от двух до пяти лет.

Но Сталин был настойчив. По-прежнему давил на чекистов: «Ищите убийц среди зиновьевцев». Добился своего: образовалось дело так называемого «Московского контрреволюционного центра». Сценарий набрасывал Агранов.