Жестокий век - Исай Калашников

– Надо пробиться к императору и пожаловаться. – Сморщенный допил чай, перевернул чашку. – Император велик и милостив.

– Нашел кому жаловаться! Князь Юнь-цзы только разевает рот, его языком ворочает император. – Чернобородый поднялся.

Хо лежал на полу, сплющив нос о железную решетку. Когда татары ушли спать, его снова провели к Хушаху. Начав пересказывать разговор, Хо заколебался: нужно ли все передавать точно, не принесет ли он несчастье тем людям? Но Хушаху, чуть пошевеливая широкими сросшимися бровями, смотрел ему в лицо и, казалось, ждал, когда он собьется или солжет. И Хо рассказал все, как было.

Из-за перегородки, расписанной цветами, вышел старик в одежде чиновника.

– Он ничего не упустил? – спросил Хушаху у старика.

– Нет. Он все хорошо понял и запомнил.

– Что ж… – Хушаху прошелся, искоса оценивающим взглядом ощупывая Хо. – Ты будешь служить у меня.

Почесывая оплывшие бока, Таргутай-Кирилтух пытался припомнить сон. Худой был сон. Вот времена настали, ничего хорошего не осталось, сны и те снятся только худые. Всю ночь что-то холодное и скользкое, но не змея и не рыба, обвивало шею, шлепало мокрым хвостом по голой спине, шептало какие-то слова. Что за слова это были? Вспомнить бы два-три, остальное разгадает шаман.

За дверным пологом громко разговаривали и смеялись нукеры. Этот смех мешал думать, злил Таргутай-Кирилтуха. Ржут, бездельники, дармоеды беззаботные, и ни почтения, ни уважения.

– Эй, вы!

В юрту вошел Аучу-багатур. Все еще посмеиваясь, он остановился у порога. Широкоплечий, с низким, покатым лбом, обезображенным малиновым шрамом, Аучу-багатур был храбрым, преданным, но не очень-то умным нойоном.

– Что за веселье? – Таргутай-Кирилтух засопел, раздувая ноздри приплюснутого носа. – Только бы пили, жрали и хохотали! Где шаман Теб-тэнгри? Я его должен ждать?

– Он в курене. Ему сказано. Скоро придет. – Аучу-багатур отвечал отрывисто, с обидой в голосе.

– Новости? – пренебрегая его обидчивостью, резко спросил Таргутай-Кирилтух.

– Вчера меркиты отогнали табун.

– Мой табун?

– Твой. Табун мы отбили. А меркиты ушли.

Таргутай-Кирилтух молча сопел, думал. Новости теперь, как и сны, тоже только худые. Эта новость очень недобрая. До сих пор ему удавалось ладить с меркитами и татарами. Не они – анда Есугея хан кэрэитов Тогорил был главным и самым опасным врагом. Неужели придется враждовать и с меркитами? Может быть, они сговорились? Не должны бы. Скорей всего это была просто шайка удальцов…

– Кто сказал, что это были меркиты?

– Табунщик Тайчу-Кури. Сын Хучу, воина Есугея. Того, что был убит, когда…

– Двадцать палок по голому заду табунщика! Чтобы смотрел лучше и не путал ворон с ястребами. Еще есть новости? Где Сача-беки и Алтан?

– Они теперь кочуют отдельно от всех. К ним часто наезжает Хучар, сын Некун-тайджи, племянник Есугея…

– Что ты сегодня без конца тычешь меня именем Есугея? Как будто я не знаю, чей племянник Хучар! Смотри за ними крепче. Но не задирай. А что Даритай-отчигин?

– Этот смирно сидит в своем курене. А вот… – Аучу замялся.

– Говори! – приказал Таргутай-Кирилтух: пусть все неприятности выложит разом.

– Оэлун и дети Есугея понемногу оправляются. У них уже есть и лошади, и овцы, другой скот.

– Где взяли?

– Этого я не знаю. Слышал я, старший из детей, Тэмуджин, без почтения произносит твое имя. Да что там почтение! Грабителем называет, мстить, говорят, собирается. Может быть, и ему дать палок? Пусть лучше чешет спину, чем чесать языком! – Аучу-багатур, довольный своей шуткой, коротко хохотнул и умолк под взглядом нойона.

Таргутай-Кирилтух снова сердито засопел. Будь Аучу-багатур чуточку умнее, не смеялся бы. Уже не однажды доносили: во многих куренях его, Таргутай-Кирилтуха, осмеливаются осуждать за жестокое обращение с семьей Есугея. А теперь и Тэмуджин, щенок малоумный, подает свой голос. Его угрозы – безвредное тявканье. Но в грозу и малый ручей может превратиться в большую реку. При неудаче, шаткости найдется немало пособников. Нойоны стали уклончивы, не тверды в своем слове. При жизни Есугея Сача-беки и Алтан хорошими друзьями были, а теперь – завистники. Сами по себе кочуют…

В юрту, не спросив позволения, вошел Теб-тэнгри. Не кланяясь, прошел вперед, сел на войлок, скрестил ноги в потрепанных гутулах. Узколицый, остроносый, уставился на Таргутай-Кирилтуха взглядом угольно-черных глаз.

– Зачем звал? Нездоров?

– Небо хранит меня от болезней. Погадай. Аучу, ты приготовил баранью лопатку? Иди разведи на улице огонь.

Аучу-багатур вышел. Теб-тэнгри остался сидеть. Таргутай-Кирилтух рассказал ему о сновидении.

– Ты, слышал, умеешь предвидеть будущее. Скажи мне, что значат эти сны? Ни одной ночи не проходит, чтобы я не увидел чего-то такого.

– Духи предупреждают тебя. Духи говорят: берегись. Они тобой недовольны.

– С чего бы? Я не скуплюсь на жертвоприношения.

– Ты слишком много ешь. – Теб-тэнгри сожалеюще цокнул языком. – Ты разжирел, как медведь в осеннем кедровнике. Ты мало думаешь о людях, они тощи, как коровы ранней весной. Духи этого не любят.

Таргутай-Кирилтух сел на постели, отбросил одеяло. Ноги, короткие, в редких черных волосках, с толстыми, будто опухшими, пальцами, проехали пятками по войлоку, ткнулись в скрещенные гутулы Теб-тэнгри, стронули их с места.

– Думаешь, если ты шаман, то можешь болтать все, что придет в голову?

– Ты звал – я пришел. Ты спросил – я сказал. Зачем же гневаться? – Теб-тэнгри чуть отодвинулся. – Если хочешь, уйду.

Таргутай-Кирилтух глубоко вдохнул в себя воздух. Ему хотелось схватить гутул и запустить в острое лицо шамана. Но сдержался, пересилил себя. Шаман знается с духами, а их лучше не гневить. С людьми дел хватает. Раньше он думал, что стоит лишить власти Есугея – и все пойдет так, как того он пожелает. Но Есугея давно нет, все его богатство он раздал своим нукерам и нойонам, а чего добился? Друзья и родичи Есугея втайне желают ему гибели, мутят людей, много говорят о его несправедливости, жадности, а сами, не забери он улус Есугея, давно бы из-за него перервали друг другу горло.

Шаман поднялся, намереваясь, кажется, и в самом деле уйти. Таргутай-Кирилтух ворчливо повелел:

– Я тебя звал погадать – гадай.

Теб-тэнгри вышел из юрты жечь на огне баранью лопатку. Таргутай-Кирилтух с кряхтеньем обулся, надел шелковый халат, туго подпоясался поясом, украшенным серебром. На шамана он больше не злился. Шаман, кажется, говорит верно. В самом деле, разжирел сверх всякой меры. Слишком уж много времени проводит в пустой праздности. Не из-за этого ли откололся Сача-беки? Не потому ли глупый мальчишка Тэмуджин позволяет себе угрожать ему?