Синяя веранда (сборник) - Елена Вернер

И тут смех раздался совсем близко. Сзади. Катя медленно повернулась и увидела, что незнакомец стоит, прислонившись плечом к бетонной глыбе. Его лицо скрывала тень от соседней плиты, но она почти уверилась в том, что он насмешливо улыбается. Наступило бесконечное мгновение. И ее сердце то ли пропустило удар, то ли не успело его сделать, когда она шагнула навстречу.

Он был выше нее на полголовы, и им двоим в проходе стало почти тесно. Не осознавая полностью, что делает, она уже подняла лицо и прикрыла глаза.

Тогда его руки мягко легли ей на талию, а губы встретились с ее губами.

Со временем творилось что-то совсем уж необъяснимое. Они все целовались и целовались, в первый и последний раз, и их прерывистые лихорадочные вздохи смешивались. Этот таинственный поцелуй отзывался болью где-то внутри и все длился и не заканчивался. Ни имен, ни слов, ни даже лиц. Просто мужчина и просто женщина в каменном переулке страшного изломанного места.

А потом она отступила. Шаг назад, еще шаг. Она повернулась и побежала что есть сил. Он не окликал ее. И вскоре оцепенение графитовых плит осталось позади, а она очутилась у входа. Голова шла кругом, но даже мысль о том, что можно присесть на один из невысоких, словно могильных, камней и прийти в себя, причиняла ей беспокойство. А губы все еще хранили вкус сожаления и отчаяния.

Катя шла по улице, иногда рукой прикрывая глаза от запоздалой стыдливости, и качала головой, удивляясь самой себе. Завтра она придет в музей под памятником, где список трех миллионов имен погибших во время холокоста. Она надеялась, что эти люди не будут сердиты на нее из-за маленького ее ночного происшествия. Ведь, скорее всего, у мертвых есть более важные дела, чем сердиться на живых за такую малость.

А что, если бы… август 1943 года ничем не отличался от других августов?..

Можно представить, что…

…это был такой же август, как до или после него. На Итальянской Ривьере текли самые замечательные дни, когда в сиесту городки, рассыпанные вдоль моря, замирали, таясь за захлопнутыми темно-оливковыми и синими ставнями, а по вечерам искрились миллионом огней. В пестрой толпе, прогуливающейся по набережной, звучали все европейские языки сразу, но громче остальных, конечно, итальянский, одновременно певучий и резкий, с неподражаемой интонацией южан, довольных жизнью настолько, что даже собственная речь доставляет им удовольствие.

По утрам сильно пахло морем, кофе и свежей выпечкой. Отдыхающие, основательно и неторопливо позавтракав в своих пансионах, выходили на пляж. И пока мамы и папы, расположившись на шезлонгах под симпатичными полосатыми зонтами, обсуждали свои взрослые глупости, дети по-настоящему жили. В их распоряжении были все сокровища мира, начиная от обрывков рыбацких сетей, старых снастей и окатанных до гладкости осколков зеленого бутылочного стекла и заканчивая узкими каменными гротами в прибрежных скалах, куда можно сбежать, только если родители не на шутку увлекутся разговором.

Пляж рядом с пансионом синьоры Фиретти был песчаный, изрытый бессчетным количеством чьих-то пяток и пляжных сандалий. На линии прибоя он становился волнистым, как стиральная доска, и Францу с Давидом очень нравилось бегать наперегонки и чувствовать ступнями упругость ребристого дна. Они познакомились в первый день по приезде. Давид был бойкий, вихрастый, с большим смешливым ртом и глазами навыкат, а Франц, наоборот, задумчивый, с ласковым темным взглядом, чуть заикающийся и от этого застенчивый. За несколько дней, проведенных вместе, они успели рассказать друг другу о своих семьях, своей жизни в Вене, откуда приехал Давид, и Мюнхене, откуда прибыл Франц. Строили замок из песка, настоящий, рыцарский, со рвом и мостом из соломинок. Вырыли небольшой бассейн для двух пойманных медуз, которые, правда, все равно не дожили до вечера. Однажды им даже удалось порыбачить с волнореза с местными мальчишками, среди которых оба выделялись своей бледной северной кожей. Волнорез, огромный мыс наваленных один на другой серых валунов, сильно выдающийся в море, ограничивал их мирок, за ним начинался галечный пляж городской окраины, на котором не бывали ни они, ни их родители.

Несмотря на приятельство сыновей, родители их почти не общались, ограничиваясь деловитым приветствием. Пансион синьоры Фиретти, где остановились Каролина и Генрих фон Штайгеры с сыном Францем, был куда скромнее роскошного отеля «Аврора», в котором проживал состоятельный промышленник Натан Гринблат, с женой Ханной и сыном Давидом. Отличия, для детей почти незаметные, для родителей оказывались слишком очевидными.

Она пришла из-за волнореза. Девочка с худыми лодыжками, выпирающими коленками и тонкой шеей. Ее огромные, вполлица, фиалковые глаза мерцали радостно и загадочно, и мальчишеские игры и разговоры в сравнении с ними как-то сразу померкли. Девочку звали Мари Дюрок, и она была на два года старше Давида и Франца – целых двенадцать лет, почти взрослая. По пляжу она гуляла с собакой, игривым ретривером, и, что более важно, без сопровождающих – ни матери, ни гувернантки. В первый день мальчики только посмотрели на Мари и молча позавидовали ее свободе и ее собаке, и каждый перед сном вспомнил об этой встрече и загадал увидеть итальянскую девочку завтра еще раз. Назавтра они познакомились и вместе поиграли с ретривером, кидая в воду палку, одну из тех, что море выгладило и выбелило, прежде чем выбросить на берег. Наутро третьего дня и Давид, и Франц собирались на пляж в горячке, уже не думая друг о друге – только о том, что снова увидят Мари Дюрок.

Мари раскусила их без труда. Она с истинно женским достоинством приняла их скромные дары: от Давида персики, от Франца коллекцию ракушек и камней в холщовом мешочке.

– Эй, так нечестно! – насупился Давид, услышав, как Франц обещает, что сделает в ракушках дырочки, чтобы можно было продеть нитку и носить их на шее. – Мы вместе собирали. Значит, это не от тебя подарок, а от нас!

Франц хмыкнул:

– Ну еще бы. Т-ты сказал, что они тебе не нужны, и я м-могу забрать себе. Я забрал.

Давид собирался сказать еще что-то, но Мари усмехнулась:

– Ладно вам. Велика важность! Ракушки еще куда ни шло, а камни вообще бесполезные. Вон их вокруг сколько, тьма… Вот если бы там был «куриный бог»…

Она передернула острыми плечиками – на солнце капли воды высыхали, и соль начинала покусывать кожу. Франц посмотрел на девочку недоуменно:

– Что еще з-за «куриный бог»?

– Ха, ты что, не знаешь? Во дает, да? Не знает про «куриного бога»! – фыркнул Давид, поглядывая на Мари в поисках одобрения.

– А с-сам-то, сам-то! – от волнения Франц заикался чаще. – Тоже не з-знаешь…

– Кто, я? Да я вообще… Знаю! У меня он даже дома есть! – объявил Давид, ухмыльнувшись во весь рот так уверенно, что ни у кого не возникло желания усомниться. Впрочем, рассказывать он ничего не стал. Мари, подождав, разъяснила сама:

– «Куриный бог» – это такой камень с дырочкой. Вода, если долго в него бьется, то пробивает дырочку. И потом он приносит удачу и оберегает от злых духов.