Время вновь зажигать звезды - Виржини Гримальди

Хлоя считает, что они экстремалы, а лично я считаю их сумасшедшими. В конце концов, наша мама не так уж и плоха, даже если она и храпит.

Потом они предложили нам провести ночь у них; я не знаю, что на меня нашло, но только я сказала, что страдаю лунатизмом и по ночам иногда нападаю на людей, тогда они сказали, мол, хорошо, как-нибудь в следующий раз.

Когда мы вернулись, мама нас уже ждала. Мы подробно рассказали ей, как провели день, поедая оставшиеся от Стокгольма конфеты, и когда мы стали укладываться, она нам пообещала, что завтра будет куда в лучшей форме. Надеюсь, что так и произойдет, иначе ей придется-таки расставить все точки над i.

Крепко-крепко целую тебя, Марсель.

Лили

P.S.: Я заметила кое-что интересное: если на холоде долго не моргать, глаза начинают плакать сами собой, мне это нравится.

Сказанное им продолжает вертеться в моей голове. Фразы выстраиваются то в нужном порядке, то беспорядочно, они пересекаются, перекрываются, сталкиваясь друг с другом, и целиком поглощают меня.

«Мне стоило бы просто позвонить моему адвокату, если я тебе звоню, то из чистой любезности».

«Преимущественная опека. Они будут видеть тебя по выходным и проводить с тобой половину отпуска».

«До сих пор я все терпел. Хотя знать о том, что дочери предоставлены сами себе, пока ты находишься на работе, было для меня тяжелым испытанием».

«Но ты совсем потеряла рассудок. Отправиться в путешествие по Скандинавии…»

«Как ты думаешь, кого выберет суд – отца со стабильной работой и окладом или безработную мать, по уши в долгах, которая выдергивает детей из школы, чтобы таскаться с ними по дорогам?»

«Я соглашался им лгать, но хватит, теперь я все возьму в свои руки».

«Хлоя рассказала о твоих панических атаках, ты рискуешь детьми».

«Ты не пожелала пойти мне навстречу, не будь ты так эгоистична, мы с ними могли бы видеться гораздо чаще».

«Я делаю это не для того, чтобы причинить тебе боль, а для обеспечения безопасности моих дочерей».

«Наконец-то я смогу проводить столько времени, сколько мне требуется, один, с моими детьми».

«Если ты позволишь мне вернуться, ты будешь видеть их каждый день».

«Я буду требовать передать мне опеку над девочками».

«Я буду требовать передать мне опеку над девочками».

«Я буду требовать передать мне опеку над девочками».

Не знаю, что произойдет дальше.

Не знаю, придется ли мне заплатить сполна за свои ошибки.

Знаю только, что, если он их у меня отнимет, мне не жить.

9 мая

Дорогой Марсель!

Я не могу тебе писать, у меня слишком мерзнут пальцы.

Все равно целую тебя.

Лили

Я позвонила папе. Мне хотелось знать, что он такого сказал маме. Он не стал ходить вокруг да около:

– Я хочу, чтобы вы жили со мной. Ты уже взрослая и поступишь, как сочтешь нужным, но Лили еще маленькая, и ваша мать больше не должна портить вам жизнь.

Я ничего не могла понять. Сколько раз он повторял, что наша мама – потрясающий человек и в каком он отчаянии, что она не захотела с ним жить. Недаром же он не собирается заводить новую семью, никакая другая женщина не в силах ее заменить. Впервые за все время он начал демонизировать ее образ.

– Что значит «больше не должна портить вам жизнь»?

– Ты прекрасно знаешь, что она и так еле сводила концы с концами, а теперь, когда лишилась работы, содержать вас станет для нее абсолютно невозможным. Вы не должны жить в условиях такой нестабильности.

– Но она найдет другую работу! Ведь ты тоже не работаешь и даже не можешь принять нас у себя, потому что живешь в комнатушке!

Отец испустил протяжный вздох.

– Вообще-то с некоторых пор я работаю. У меня есть собственный дом с четырьмя спальнями.

– Что? С каких это пор?

– Ну… уже несколько месяцев… Вернее, два года…

Меня словно ударило током.

– Два года? Но, папа, тогда я не понимаю, почему ты нам этого не сказал? Почему не брал нас к себе, хотя бы на время каникул?

– Сейчас речь не о том, – сказал он ледяным тоном. – Сейчас речь идет о вашей матери. И дело не столько в деньгах. Она вас оторвала от учебы, чтобы отправиться в путешествие по странам, которых даже не знает, это полный бред! Ты недавно сама мне говорила, что у нее крыша поехала.

Я даже не знала, что ему ответить. И не знала, что чувствовать. Зачем объяснять, что, когда я наводила критику на маму, то делала это для того, чтобы его немного подбодрить, утешить? Дослушав до конца его аргументы, съев намазанный им бутерброд гнева, я отключилась, пожелав ему хорошего дня.

В руках у меня еще оставался телефон, и я этим воспользовалась, чтобы поискать кое-что.

Мама удивилась, когда я ей сказала, что нам придется сделать небольшой крюк в дороге.

– Это сюрприз, – предупредила я. – Доверься мне. Ах, кстати, если уж говорить о доверии – я не беременна.

На лице мамы появилось выражение грустного смайлика. Лили укоризненно покачала головой.

– Какой кошмар, дорогая! Ты потеряла ребенка?

– Нет, я никогда и не была беременной, а сказала так, потому что безумно хотела вернуться домой. Мы с Лили пытались найти способ заставить тебя повернуть назад.

Сестра тут же обозвала меня предательницей. Но мама в самом деле выглядела огорченной.

– О, я была бы так счастлива, если бы стала бабушкой. Я очень, очень расстроилась… да и ты, наверное, тоже. А ты уверена, что у нас нет даже крохотного шанса?

Я уже собиралась ей ответить, но тут заметила насмешливую искорку в ее взгляде. Она еле сдерживала улыбку, она поняла, что мне тоже все ясно. И больше ни одна из нас не сказала ни слова.

Из-за объезда в дороге мы потеряли два часа. Мама несколько раз спрашивала меня, уверена ли я в том, что делаю? Навигатор по данному адресу не дал нам никаких подсказок. Здесь, в местах, по которым мы ехали, таяния снегов еще не наступило, и пейзаж снова обрел снежную белизну.

Когда мы добрались до места, было уже пять вечера, температура – минус один градус. Хозяева были сама любезность, и не только потому, что хорошо понимали мой франко-английский язык. Они отвели нас в деревянную хижину, дали нам все необходимое и снабдили всевозможными инструкциями. Маме и Лили пришлось потратить немало времени, чтобы все это понять. Слишком много времени. Их бессознательному никак не удавалось прорваться сквозь толстый слой отрицания.