Время вновь зажигать звезды - Виржини Гримальди

«Добрый вечер, Кевин, надеюсь, ты не злишься, что я не прислала фотографию, мне бы прежде хотелось с тобой поговорить, ладно? Целую. Хлоя».

Ответ пришел на следующее утро, когда мама и Лили завтракали, а я была в туалете. Сердце сначала радостно затрепетало, когда я увидела уведомление.

«Слт, т пд спроси мамашу»[46].

Сердце сразу сжалось.

– Мама, ты говорила с Кевином? – спросила я, выходя из ванной.

Лили тут же заинтересовалась, кто такой Кевин? Мама покраснела. Она отослала сестру пойти поздороваться с Ноем и все мне рассказала. Я была настолько шокирована, что не смогла ответить, даже заплакать не могла, даже не могла смотреть на маму, она что-то говорила, но я ее не слушала. Ярость заглушила во мне все чувства. Открыв дверь, я обернулась в ее сторону и, стоя на пороге, сказала:

– Надеюсь, папе удастся получить над нами опеку.

На улице мороз отхлестал меня по щекам. Я пошла и уселась на скамейку возле озера неподалеку от площадки нашего кемпинга. И только там во мне началась борьба между злостью на маму и собственной жестокостью по отношению к ней. Когда у меня из глаз потекли слезы, рядом со мной примостилась Луиза.

– Что тебе нужно? – спросила я, вытирая слезы тыльной стороной ладони.

– Я увидела, что ты сидишь здесь одна, и мне тоже стало грустно.

– Мне не нужно твоего сочувствия, оставь меня в покое.

Она не двигалась. Я повернулась к ней.

– Оставь меня в покое! – выкрикнула я. – Неужели не понятно, что ты мне не нравишься?

Я впервые видела ее так близко. Глаза у Луизы были серыми, как небо, и такими же печальными.

– Понятно, – прошептала она. – Что я тебе сделала?

– Сейчас не время. Отстань, я не хочу срывать на тебе злость.

Луиза поднялась со скамьи и пошла прочь, а потом вдруг вернулась и встала прямо передо мной.

– Ты завистливая, вот и все.

– Прости, что ты сказала?

– Ты мне завидуешь, потому я тебе и не нравлюсь.

Я тоже встала, мы очутились с ней лицом к лицу, буквально в нескольких сантиметрах друг от друга. Словно громоотвод, Луиза притянула к себе всю мою злобу. Я взорвалась смехом, чтобы не взорваться самой со всеми потрохами.

– Да чему тут завидовать? Твоей жалкой маленькой жизни идеальной маменькиной дочки, которая не знает, что ей делать с деньгами, и потому понарошку притворяется бедной? Брось, это просто смехотворно…

– Не так смехотворно, как таскать фальшивые шмотки от «Ванессы Бруно»[47].

Как мне захотелось немедленно вырвать из нее этот покровительственный, высокомерный смешок, уничтожить надменный взгляд, претенциозные жесты. Я желала утолить свой гнев, эту жажду насилия, разливавшуюся по венам. Жажду, которая поглощала мое существо все чаще в последнее время.

– Вали отсюда! – проговорила я сквозь зубы.

– А если не отвалю, что будет, жалкая шлюшка?

Я сделала глубокий вдох, обошла Луизу и пошла прочь, стараясь не обращать внимания на ее смешки. Какое-то время я брела по снегу, и скрип шагов вбирал в себя мою ярость, высвобождая совсем другое чувство, как будто снег снял защитный слой и обнажил то, что он защищал. Мной овладело ощущение бесконечной грусти. От нее у меня ныло в животе, и в горле стоял ком.

Какой же он болезненный, этот переход от детства к юности, когда тысячи иллюзий разбиваются в осколки, а мечты сталкиваются с суровой реальностью. Остается только сожалеть о прошлой удобной невинности, мире, в котором все твои горести и болячки проходят с наступлением нового дня. Я жалею о той жизни, где можно было пребывать в неведении, об этом коконе нежности, в которой надежной оболочкой тебе были папа и мама. Сейчас пришло время, когда нужно продвигаться по пути зрелости, разбрасывая камешки невинности. Я так не хочу все их потерять, так не хочу продолжать взрослеть!

15 мая

Дорогой Марсель!

Надеюсь, что ты в порядке, а вот я совсем, совсем не в порядке, и не только потому, что у меня простуда. Мы добрались до Норвегии, где, как и следует из ее названия, жуткий холод. Теперь, когда чихаешь, нужно быть осторожной, иначе из тебя вылетит целый айсберг.

Но это все ерунда по сравнению с тем ужасным ужасом, что мне пришлось пережить. Я даже не уверена, хватит ли у меня духу обо всем тебе рассказать.

Сегодня утром, перед тем как снова пуститься в дорогу, я сидела с Ноем в их трейлере. Мы играли с волчком, теперь он охотно мне его дает, но я стараюсь делать вид, что не могу заставить его так долго вертеться, как он, и потому якобы все время ему проигрываю.

Кто-то постучал в дверь. Жюльен открыл, это были мужчины в форме, и он объяснил, что пришли таможенники, которые собираются обыскать трейлер. Я спросила, нормально ли это, что они являются вот так, без предупреждения, заставая врасплох, но, по-видимому, это нормальная практика здесь: они смотрят, не перевозит ли кто из туристов наркотики или запрещенные сорта сыра с целью торговли.

Я сразу же подумала о Матиасе, раньше мама говорила, что лучше его не предъявлять таможенникам, поэтому я немедленно побежала забрать его, но было слишком поздно, они уже находились в нашем трейлере. Я была близка к отчаянию. Но тут мама вышла, она очень странно выглядела, обшаривала себя руками, словно сдерживалась и очень хотела по-маленькому. На самом же деле она спрятала Матиаса себе под свитер. Мне удалось его перехватить до того, как она начала выбивать зубами дробь. Крысеныш был очень рад и сразу примостился у меня на шее.

Вскоре таможенники вышли из трейлера, сказали, что все в порядке, и было очевидно, что они не заметили клетку Матиаса или решили, что это просто так, для красоты.

Пока они посещали наших дедулей (насмерть перепуганных), появилась, тяжело переваливаясь, Марина, у нее был огромный живот, и мне показалось даже, что ребенок ее вырос за это время на несколько месяцев нормальной беременности, однако на самом деле это было оттого, что под пончо она скрывала Жан-Леона. Она спросила нас, не можем ли мы приютить у себя на время собаку, пока у них пройдет обыск, поскольку они не успели вовремя сделать ему прививку. Мы, разумеется, согласились, не могли же мы позволить, чтобы Жан-Леон сел в тюрьму.

Но возникла проблема: он унюхал Матиаса и принялся лаять. Надеясь его успокоить, я решила дать ему поиграть с Матиасом, однако на этот раз с носом у Жан-Леона было все в порядке, и он на него накинулся.

Мой бедный маленький Матиас сразу же умер.

Я сделала ему прямой массаж сердца и массаж рот-в-рот, но ничто не помогло, он не пришел в себя. У меня скрутило живот и одновременно заболело горло. Мне хотелось ему сказать, как я его любила, сильно-пресильно, но не могла выговорить ни слова. Надеюсь, он и так об этом знал.