Мы будем на этой войне. Не родная кровь - Сергей Лобанов

Чертыхнувшись, Фёдор ушел на кухню и закрыл за собой дверь. Однако сквозь неё всё равно доносился сдавленный кляпом безумный вой жертвы…

Мухин появился минут через тридцать. Его руки, одежда спереди и лицо были забрызганы кровью.

«Твою же мать!!! – мысленно возопил Фёдор. – Садист…»

Несмотря на свой страшный облик, Олег выглядел умиротворённым. Глубоко вздохнув, он произнёс:

– Хорошо!

Помолчал и повторил:

– Хорошо.

Если бы не кровища, можно было бы подумать, что человек выполнил какую-то важную для него работу и остался весьма удовлетворён результатом. Впрочем, так оно и было…

«Он реально псих», – с тревогой думал Трошин, стараясь внешне оставаться равнодушным.

– Что ты сделал с ним? – спросил он.

– Должок получил сполна, – плотоядно улыбнулся Мухин, прислонившись к косяку.

– Не переборщил с таким-то получением? – осуждающе усмехнулся Фёдор.

– Самый раз, – спокойно ответил Олег. – Ты знаешь, я, наверное, болен, – закончил он доверительным тоном.

Но не было понятно: то ли серьёзен он, то ли глумится.

«Не наверное, а точно», – подумал Трошин.

А Олег продолжал:

– Психически нормальный человек не может чувствовать удовлетворение от совершённого мною. А мне – ты представляешь – хорошо! Мне так хорошо, что я и не помню, когда в последний раз такое испытывал. Всё-таки месть для подавляющего большинства людей во все времена была очень важна…

– Харэ философствовать, – грубо перебил его Фёдор. – Уходить надо.

– Куда ты, на ночь глядя, собрался? Загребут, как пить дать.

– А ты что, ночевать здесь собрался? – изумился Трошин, поражаясь в душе хладнокровию своего подельника и признавая его правоту.

– Почему нет? – искренне удивился Мухин. – Места свободного навалом, – он подошёл к неработающему без электроэнергии холодильнику, открыл дверцу. – О, и жрачка есть, и бухло! – выставил на стол две банки говяжьей тушёнки, банку маринованных огурчиков, поставил бутылку водки и довольно сказал: – Тут этого тушняка и водяры полный ларь. С собой заберём. Пригодится. Перекантуемся ночь, а как рассветёт, надо пошариться, может, где сейф есть, попробую поковырять его самостоятельно, а то пидор этот кони двинул. Может, и хотел чё сказать, да только я увлёкся немного. – Мухин опять плотоядно ощерился. – Ну, да ладно. Деньги в данном случае для меня не главное… Ещё бы главбухшу, падлу, замочить…

Трошин содрогнулся.

– Давай, хоть пожрём, что ли и накатим по стопочке-другой, – предложил Мухин.

– Открывай, – согласился Фёдор, кивнув на банки, – руки с лицом только помой.

Несмотря на своё отношение к происходящему, обморочным чистоплюем он себя не считал, но и касаться еды, запачканной кровью, не хотел тоже.

Олег сполоснул руки и лицо под холодной водой, нашёл в кухонном гарнитуре открывалку, пару вилок и два невысоких бокала, затем быстро вскрыл тушёнку, банку с огурчиками и откупорил бутылку. Не прикасаясь к еде, осмотрел плитку с газовыми конфорками, обнаружил за дверцами тумбочки красный баллон с пропаном. Проверил конфорки и довольно произнёс:

– Ништяк! Газ есть, тушняк разогреем. Вода холодная тоже течёт. Надо нагреть в какой-нибудь посуде побольше, да помыться. А то у меня дома тоже только холодная вода, сам знаешь, и плитка электрическая. Греть не на чем. В общем, лафа, не зря мы сюда пришли!

Мухин наколол вилкой огурчик, плеснул в бокалы водки, понюхал свой, удовлетворённо кивнул и сказал:

– Давай, за удачный день.

– Ты бы хоть кровь замыл, пока совсем не высохла, – проворчал Трошин.

– Щас, накатим, замою. Давай, что ли? – он протянул руку с бокалом к бокалу Трошина.

Тот легонько чокнулся своим фужером с посудой подельника, думая о своём:

«Никогда ещё не пил при остывающем за стенкой трупе. Но ничего, всё когда-то случается в первый раз. И что самое удивительное, мне нравится такая жизнь. Всё можно! Главное – не бояться. Эта вседозволенность будоражит меня до последней клеточки, хочется совершать всё новые и новые безумства, грешить на полную катушку. Прежде я жил в рамках закона и общественной морали, это казалось нормальным. Но как же, оказывается, душны и тесны эти рамки! Стоило только попробовать выйти за них, как я осознал серость и унылую бессмысленность подобного существования. Утром на работу, вечером с работы – какая насыщенная, интересная жизнь!

Не нужно бояться грешить. Якобы неизбежная ответственность за грех – фикция. Вся эта мораль, а особенно религия – величайший обман, выдуманный власть имущими, чтобы держать народы в узде повиновения. И ведь верят люди, да как! Слепцы! Жалкие и никчемные. Быдло, возомнившее себя человеками. Настоящая суть людская хищная от природы. Власть имущие – те ещё людоеды: сталкивают народы лбами, заставляя воевать за чужие интересы, и прикрывают это религиозными убеждениями, патриотизмом, той же моралью, в конце концов. Они и есть ряженые хищники, а народ – их жертва.

Способные подняться над быдломассой представляют угрозу для главных хищников: они могут открыть остальным глаза на правду о так называемых грехах, и народ больше не захочет быть добычей. Тогда главарям несдобровать. Поэтому таких уничтожают всеми возможными способами, объявляя преступниками, изгоями, недостойными права жить в обществе. Главные хищники просто не желают делиться добычей. В этом заключается истина».

– Ну, ты чё? – спросил Мухин, с непониманием глядя на Трошина. – Да брось! Забудь о нём. Первый раз что ли? И вообще, это мой должник, ты здесь ни при чём, если это тебя беспокоит.

Фёдор неопределённо хмыкнул, запрокинул голову, выплеснул содержимое бокала себе в рот и проглотил, почувствовав, как обжигающая жидкость потекла по пищеводу.

Они выпили всю бутылку.

Мухин предлагал ещё, но Фёдор отправил его спать, сам тоже завалился на диван и сразу уснул. Ему снился чудесный цветной сон, какие бывают в детстве, а у взрослых случаются очень редко и оттого навсегда западают в душу. Он летал и было ему так хорошо, что поутру Трошин остро пожалел о пробуждении.

Мухин безмятежно дрых в своей заляпанной кровью одежде на соседней не расстеленной кровати, раскинув руки и ноги.

Фёдор тяжело поднялся, посмотрел в зеркало на своё отражение – помятую ото сна небритую физиономию. Голову он тоже давненько не брил и она начала зарастать слабым волосяным покровом.

Затем вышел в коридор и аккуратно заглянул в комнату, где лежал труп.

Никуда он не делся.

Так и лежал на животе. На спине кожи почти не осталось, сплошь мясо. Пропитанная насквозь, уже заскорузлая от крови, разрезанная рубашка. Кругом подсохшие потемневшие кровяные потёки и убегающая в сторону длинная извилистая дорожка с лужицей остро пахнущей мочи.