Встречи у метро "Сен-Поль" - Сирилл Флейшман

Покупатель взрывался:

— Силы небесные! И за какие только грехи меня занесло в лавку к этому бесноватому!

Он кричал:

— Мне не нужно шесть банок! Вам позвонили и отменили заказ, так? И вы решили, раз такое дело, всучить все мне! Я что вам, свалка? Да вы… вы знаете кто?.. Вы просто…

Он форменным образом задыхался от злости. Верден подскакивал и хлопал его по спине. Это помогало: покупатель переводил дух и машинально бормотал «спасибо».

— Не за что! — скрежетал бакалейщик.

И тут снова звонил телефон. «Нет… нет… нет…» — говорил Верден, после шестого «нет» рявкал: «Да!» — и бросал трубку.

За это время покупатель приходил в себя:

— Ладно, так и быть. Здоровье дороже каких-то консервов. Давайте сюда ваши банки, вот вам деньги, и я пошел.

— Не выйдет, — отвечал Верден. — Вы что, не слышали? Отмену отменили.

Покупатель закатывал глаза, шатаясь, выходил за дверь и оседал на землю. Ведь и самое сильное сердце, бывает, сдает. А что уж тут причиной: нервотрепка, жара, духота или, может, Верден? Кто это знает!

Бакалейщик, стоя на пороге, глядел на лежащего и вздыхал:

— Жаль. В кои-то веки разговоришься с человеком…

Кто-то вызывал «скорую помощь», она приезжала, и, лежа на носилках, покупатель предостерегал санитара:

— Если хотите сберечь свои нервы, не покупайте зеленый горошек в этой лавке.

Водитель включал сирену, а санитар поглаживал больного по плечу:

— Не волнуйтесь, месье. Уж слишком мы расстраиваемся из-за вещей, которые того не стоят! Горошек, нервы, бакалейщики, смысл жизни — какие пустяки! Ведь главное — совсем другое!

— Что же? — вяло шептал размякший пациент.

А санитар, пока карета мчалась от ратуши к больнице Отель-Дьё, все время повторял:

— Другое.

Залман Лезерик получал по почте еврейскую газету на идише. А кроме того, каждый день часов в десять-одиннадцать покупал в киоске еще одну, на французском. Хотя бы для того, чтобы получше знать о тех событиях глобального масштаба, которые никак не отражались на его частной жизни. Ничего особенного он собой не представлял. Но в прошлом, пока не ушел на покой, ездил по парижским пригородам и торговал на рынках подержанными книгами и журналами, а потому сохранил привычку с величайшим почтением относиться к печатному слову. Так что, отойдя от дел и продав свой фургончик, оставил большую часть скопившегося товара у себя. Груды нераспроданных книг да еще и газеты, которых каждый день все прибывало, — во всем квартале, несомненно, он один был окружен таким количеством типографской продукции.

В тот день он, как обычно, вышел из дому и направился к газетному киоску у метро, но по дороге завернул в аптеку купить бутылку парафинового масла. Лекарство, которое прописал его новый врач, ничуть не помогало, и он решил вернуться к испытанным средствам.

В аптеке Залман Лезерик встретил Симона Рыкова — тот зашел спросить что-нибудь от кашля. Они немножечко поговорили, и Лезерик уже собрался распрощаться и идти дальше за своей газетой, как вдруг Рыков сказал ему любезным тоном:

— Послушайте, Залман, я не хочу сказать ничего дурного, но куда вы денете все свои книги и газеты, когда умрете? У вас ведь, кажется, их целые залежи — мне говорила ваша приходящая прислуга, она у меня тоже делает уборку. Зашли бы лучше как-нибудь сыграть в белот. Я приглашаю.

Однако Лезерик на предложение не польстился. Он знал, что Рыков и компания других пенсионеров собираются в кафе у самого метро. Но ему там было скучно.

— А вы, вы что же, не читаете? — только и спросил он.

— Да никогда! Жена рассказывает мне все новости, которые услышит в городе. С меня хватает.

— Но как же без газеты вы узнаете, что происходит?

— Вы думаете, — усмехнулся Рыков, — когда настанет конец света, то за три дня во «Франс-суар» или «Унзер ворт» поместят об этом объявление?

Задетый, Ледерик предпочел оборвать разговор.

— Будьте здоровы, — сухо попрощался он и вышел из аптеки с торчащим из бумажного пакетика флаконом парафинового масла.

Но Рыков увязался следом.

— Я не успел спросить, у вас, случайно, не найдется каких-нибудь старых ненужных романов? Вы не могли бы мне их дать? Не для меня, не для жены, а для внука — он портит зрение над книжками, а бедный отец не успевает покупать их в «Базар-Отель-де-виль».

— Пускай пойдет в библиотеку в мэрии, — пожал плечами Лезерик.

— Так вот, — воскликнул Рыков, хватая его за рукав, — вот, значит, как вы разговариваете с человеком, когда он просит старые книжонки, вам все равно не нужные, для мальчика, который рвется к знаниям!

Лезерик промолчал и зашагал своей дорогой. Рыков не отставал.

Так они и дошли до киоска, где, как нарочно, стоял Бертольд Фриснах, парикмахер и их общий знакомый. Он покупал какой-то журнал про кино и рылся в кармане брюк, отыскивая мелочь.

— Нет, вы слыхали, как он говорит о моем внуке? — накинулся на него Рыков, призывая в свидетели несправедливости.

Фриснах обернулся, вежливо поздоровался с одним, потом с другим и спросил у Рыкова:

— Ваш внучек заболел?

Нет, — вмешался обозленный Залман. — Просто он хочет, чтоб я отдал ему свои книги. Что, если я явлюсь к вам в дом и начну выпрашивать ваш парик или ножницы?

— Парик? А при чем тут парик? — Бертольд Фриснах так и вздрогнул: он был лысый и страшно обидчивый.

Маленький, метр пятьдесят пять ростом, но кипучий и прыткий, он ткнул Лезерика в грудь скрученным в трубку журналом:

— Вы что, решили посмеяться, Залман? Смотрите, как бы не пришлось смеяться в одиночестве!

А Рыков, сложа руки, довольно наблюдал за ними.

— Что, убедились? Говорил я? — сказал он парикмахеру.

— Да это я к примеру, — оправдывался Залман. — И речь шла вовсе не о вас. О книгах, об образовании… и все такое. Вас это вовсе не касается. Вы неправильно поняли.

— А я, выходит, неуч? Книжек не читаю? Журналов и газет не покупаю? Да? — накалялся коротышка-парикмахер.

— Журнальчик с голыми красотками — это совсем не то! — язвительно заметил Лезерик, показывая на журнал, которым потрясал Бертольд Фриснах.

Они бы еще долго препирались, но вдруг к ним подошел Виктор Гюго. Он с давних пор обосновался на площади Вогезов и даже после смерти захаживал в киоск у станции «Сен-Поль» купить газетку, как все люди.

На вид Гюго был как Гюго, одет в привычный редингот. Но все, и даже парикмахер, ужасно удивились. Первым опомнился и восторженно заговорил Залман: