Postscript - Сесилия Ахерн

Но ответ я себе даю тот же. С меня довольно проблем. Я не гожусь в наладчики. Гэбриел прав в одном: такие порывы болезненны. Если мое участие в делах клуба должно принести пользу, от чрезмерной активности стоит воздержаться. Надо держать себя в узде и смотреть на вещи реально. Я помогаю клубу «P. S. Я люблю тебя» писать письма, а не переписывать жизнь.

Моя миссия – мой дар Джуэл и Джинике – в том, чтобы у Джуэл осталось письмо, написанное рукой матери. Чтобы она могла взять его в руки и перечитывать, где бы ни оказалась.

Ричард, мой старший и самый надежный брат, является ко мне домой на двадцать минут раньше. Мы здороваемся так формально, словно только что познакомились, только так и можно приветствовать моего довольно скованного в общении брата. Наше полуобъятие тем более неловко, что в руках у него ящик с инструментами. Из-за него Ричард кренится набок, а я и вовсе обернута полотенцем, и с меня капает, потому что я, не домывшись, выскочила из душа и на пятой точке пропрыгала по лестнице к входной двери. Брат пришел раньше, чем я рассчитывала. А принимать душ с гипсом на ноге – тоже задачка. Гипс я замотала полиэтиленовой пленкой, сверху и снизу закрепив ее резинками, чтобы он не размок. Нога под ним зудит все сильнее, и, наверно, мне с самого начала стоило мыться поаккуратнее. В довершение ко всему поясницу ломит – она перенапрягается из-за ходьбы на костылях, – и я никак не могу выспаться, хотя и не знаю, из-за перелома это или из-за всего прочего.

Опасаясь попасть мне ящиком по ноге и стараясь не прикоснуться к моему мокрому телу, Ричард не знает, куда ему вообще деться. Я веду его в гостиную, на ходу объясняя, что мне от него нужно, но он не может сосредоточиться.

– Может, сначала… приведешь себя в порядок?

Я возвожу глаза к потолку. Терпение. Это правда, что, общаясь с родными, мы снова становимся такими, как в детстве. По крайней мере, со мной это именно так. Большую часть подросткового возраста – да и после двадцати лет тоже – я то и дело закатывала глаза в ответ на замечания моего чрезвычайно церемонного брата. Что ж, ковыляю к лестнице.

Высушенная и одетая, возвращаюсь к нему в гостиную, и он наконец готов посмотреть мне в глаза.

– Вот, я хочу снять эти фотографии в рамах. Но они, похоже, привинчены, к стене.

– Привинчены к стене, – повторяет Ричард, глядя на них.

– Не знаю, как это называется. Они не на бечевке, не висят на гвоздях, как другие, вот я о чем. Их вешал фотограф, которого я попросила, и закрепил так, словно боялся, что они свалятся при землетрясении, если оно случится.

– Двенадцать лет назад произошло землетрясение в двадцати семи километрах от побережья Уиклоу, в Ирландском море, с магнитудой 3,2, на глубине десять километров.

Он смотрит на меня, и я понимаю, что он сказал все, что хотел. Он так и общается: фразами, которые обсуждению почти никогда не подлежат. Не думаю, что он сам это осознает; наоборот, наверное, удивляется, почему ему не отвечают. В его мире разговор строится так: я сообщаю какую-то информацию, потом ты сообщаешь какую-то информацию. Всякое отклонение от сюжета сбивает его с толку.

– В самом деле? Не знала, что в Ирландии бывают землетрясения.

– От населения поступили нулевые отчеты.

Я смеюсь. Он и не думал шутить и смотрит на меня недоуменно.

– Самое сильное землетрясение в Ирландии случилось в 1984 году, на полуострове Ллин, 5,4 балла по шкале Рихтера. Отец говорил, они проснулись оттого, что кровать проехалась по комнате и стукнулась о радиатор.

Я давлюсь от смеха.

– Невероятно, как это я такого не знаю!

– Я заварил чай, – вдруг говорит он, показывая на журнальный столик. – Наверно, он еще не остыл.

– Спасибо, Ричард, – сажусь на диван и делаю глоток. Чай отличный.

Он изучает стену и сообщает мне, какими шурупами что привинчено и что ему нужно, чтобы их развинтить. Я делаю вид, что слушаю, но пропускаю все мимо ушей.

– А почему ты решила их снять? – спрашивает он, и я понимаю, что это не личный вопрос. Ричарда беспокоит, что будет со стеной, а может, и с рамами, – со всем, на чем останутся следы его стараний. Это не касается чувств. Но я живу и мыслю категориями чувств, не действий.

– Потому что люди осматривают дом, и я хочу себя защитить. – Несмотря на то что публично обсуждала свою частную жизнь и разрешила распространить запись онлайн, чтобы каждый мог ее слышать.

– Так уже ведь осматривали.

– Да.

– Тебе что, риелтор посоветовал?

– Нет.

Он смотрит на меня, ожидая, что я продолжу.

– Понимаешь, по-моему, это нечестно. Когда люди приходят, я убираю нашу с Гэбриелом фотографию в ящик стола, а Джерри остается на стене. Если уж я прячу одного мужчину, то надо прятать обоих, – говорю я, понимая, как нелепо это звучит для такого человека, как Ричард.

Он смотрит на фотографию Гэбриела, которая стоит на каминной полке, но не отвечает, чего я, в общем-то, и ожидала. Как правило, мы не ведем долгих доверительных бесед.

Ричард начинает сверлить, а я иду гладить в смежную столовую, где складирую выстиранное, когда в доме нет посторонних.

– Вчера мы с Гэбриелом выпили по стаканчику, – вдруг говорит Ричард, свинтив какую-то штучку с дрели и заменяя ее другой. Движения у него медлительные, методичные, уверенные.

– Правда? – удивляюсь я.

Сомневаюсь, чтобы Джерри и Ричард хоть раз выпивали за все годы, что мы прожили вместе. На пару уж точно нет. И даже когда семья собиралась, из моих братьев больше всего Джерри тянулся к Джеку. Джек был мой классный братец, общительный, приветливый, красивый, и Джерри, когда мы были подростками, смотрел на него снизу вверх. Ричард тогда у нас считался братцем нелюдимым, сухим и даже, пожалуй, занудным и скучным.

После смерти Джерри все переменилось. Ричард выступил вперед. И еще больше я почувствовала родство с ним, когда он переживал свой развод, утрату надежной, предсказуемой жизни и советовался со мной о том и о сем. Джек по сравнению с ним оказался мелковатым, поверхностным, неспособным достичь тех глубин, которых я от него ожидала. Когда переживаешь горе, люди иногда удивляют. Неправда, что дружба проверяется бедой, но характер себя проявляет. Гэбриел с Джеком держится очень любезно, но у него аллергия на элегантно одетых-обутых деловых приятелей Джека. Он говорит, что сомневается в мужчине, который носит с собой зонт. Ричард же пахнет травой, мхом, землей – запахами, которым Гэбриел доверяет.

– Джек был с вами?

– Нет.

– А Деклан?

– Только мы с Гэбриелом, Холли.

Он снова сверлит, а я с нетерпением жду. И, перестав сверлить, разговора не продолжает, словно забыл о нем.

– И куда вы пошли?