(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле - Татьяна Соломатина

Я пожимала плечиками. Он обваливал луковицу в крупной соли, щедро откусывал, жадно нюхал хлеб. Затем смотрел на небо, изрекая:

– Пора!

Небо показывало ему время открытия винно-водочного магазина. Но об этом я узнала позже. В детстве мне казалось, что дед-алкаш-багорщик, которого лично я никогда не наблюдала пьяным, видел в небесах какое-то своё, одному ему известное и потому недоступное простым смертным девчонкам сакральное «Пора!». Но я с важной озабоченностью царского постельничего всегда прибирала за дедом-алкашом его газетку и складывала на место книги и журналы.

Мой дед-пролетарий, алкаш-багорщик всю свою долгую жизнь ел, что попало. Пил всё, что горит и сшибает с ног. Валил лес, приплясывая. Рубил дрова, танцуя. Легко забрасывал в лесовоз огромные брёвна, и носился с железным крюком по чудовищно-опасному сплаву, как олимпийский легкоатлет. В девяносто он вернулся к Наденьке от приличной женщины с соседней улицы. Умер в девяносто шесть, всё таким же опрятным, жилистым, мощным стариком, так ничего и не узнав о детоксе и гаспачо. Бабушка Надя была уже немного не в разуме. А очередные козы очень горевали. И даже первое время били копытцами и бодали рожками неумело доившую их тётку Вальку.

Я не испытывала и тем более не испытываю теперь к деду Фёдору тёплых чувств. Мне ещё далеко до старческой слезливой сентиментальности (а судя по моей генной комбинаторике – так далеко, что никогда мы и не посетим друг друга). Но как мистический феномен, он до сих пор вызывает моё яркое трепетное восхищённое любопытство.

Выпью за упокой его души. И заем «запивоном-закусоном». Буду считать, что я на детокс-диете.

Плов надо готовить в состоянии умиротворения. Вы же не путаете состояние умиротворения с блаженным идиотизмом? Состояние умиротворения в переводе с русского на человеческий означает, что вы вообще ни о чём не думаете. У Дона Хуана, которого Кастанеда так и не смог перевести с испанского на удобоваримый, это называется «остановить внутренний монолог». Я называю это естественным состоянием для взрослого опытного мужчины, чей мозг в густом бульоне событий и действий получил, наконец, первую передышку». Не сказать – долгожданную. Потому что взрослые опытные мужчины действуют до тех пор, пока мир сам не раскроет перед ними шатёр покоя, а не когда им вздумается, что они «устали», «заслужили», «да пошло оно всё!» и тому подобное, что частенько приходит в голову может и взрослым, но, видимо, менее опытным мужчинам. Или просто редкому человеку среди прочих не понаслышке известно, что любое дело принимается миром к зачёту, только если оно доведено до конца. До результата. Вы спросите, что считать результатом?.. Я бы на вашем месте лучше поинтересовалась, что считать делом. Впрочем… Отвечу. Каждый взрослый опытный мужчина знает ответ на этот вопрос. Результат – это когда в данной конкретной точке пространства-времени не нужно заботиться. Это миг покоя между действиями. Настоящего покоя. Возлежащего на уверенности, что здесь и сейчас сделано всё для «там», «потом» и даже для «когда-нибудь» и «может быть». В таком состоянии между действиями взрослый опытный мужчина ни о чём не думает. Или созерцает какую-нибудь ерунду – не машущий почему-то крыльями пузатый самолёт, например, или мазок крымской глины на сандалии, или Собственный План. Да-да! Даже в состоянии полного и абсолютного покоя, подаренного миром взрослому опытному мужчине, у последнего всегда есть с собой Собственный План. Если бы это было не так – любой взрослый опытный мужчина рисковал бы, поддавшись эйфории покоя, превратиться в менее опытного. А то и вовсе в ни на что не способного мямлю. Такова жизнь.…

И хотя я честно спёрла этот текст у себя, любимой, из романа «Отойти в сторону и посмотреть», но только по причине его исключительной уместности в объяснении на предмет «что такое умиротворение». И почему его не надо путать с блаженным идиотизмом. Потому что девочка-дурочка (любого возраста), которая вот-вот едва-едва не завалила себя напрочь своими же собственными ручками-веточками, отмахиваясь и отплакиваясь от преследующих её мнимых несчастий (тут всё что угодно от «ноготь поломала» и «бабушка сынулю портит» до «всё сложно», потому что я хочу замуж, а пятидесятилетний мужик готов принять на себя и с честью нести, но вот, сука, разбросанные кухонные полотеничка – это ад и Израиль, не-забуду-не-прощу-ни-за-какие-деньги! – и маму мою он не люююююбит!) – а тут на Гоа к окияну-морю слетала, там ей загорелый мускулистый этнически татуированный дядька, помахивая членом, три мантры в нежные ослиные ушки залил – и она уже «познала себя» (ах ты ж, б. дь, барин, прое…ли матёрого!) – такая плов не приготовит. И сына не воспитает. И счастлива в любви не будет. И покой ей даже не приснится. Купите ей качели, пусть елозит туда-сюда до самого климакса. Вот в нём, родимом, она и начнёт «солнышко» вертеть – и будет продолжать до самого гроба, – размазывая по пространству времени тех, кто мог бы стать близким и ударяя по головам тех, кто ей по неосмотрительности крови родня. Уж лучше бы те ручки-веточки на себя наложила, ей богу.

Взрослым опытным спокойным мужчиной может быть и женщина. Девочкой-дурочкой – мужик. Тут не борода и не содержимое трусов определяет. А ментальность. И состояние духа. И ярко выраженные способности к умиротворению. Так что плов вам не церковь. К нему уже без бесов. Только блики солнца на воде. Только здесь и сейчас. Только в состоянии покоя.

Отличной разминкой перед тренировкой покоя может быть воспоминание…

Моя бабка готовила гениальный плов. Эта женщина была гениальна во всём. Она могла из хлама, из груды тряпочек, каких-то верёвочек и прочей подручной ерунды соорудить доломан и ментик. Я даже слов таких не знала! Но в детском садике уже завтра был утренник, посвящённый Дню Победы. Я это очень хорошо помню вот почему. Потому что на Седьмое ноября никаких карнавальных костюмов не требовалось. Только белый верх, чёрный низ, гольфы, банты и четверостишие. На Новый Год я всегда была зайчиком. И на Восьмое марта я была зайчиком. Папа у меня отменно рисовал – и потому изобразить на листе плотного картона заячью голову ему не составляло ни малейшего труда. Все основные труды моего папы обыкновенно тратились не на само действо (не на «тренировку») – а на торжественное и многотрудное приготовление к оному (на «разминку») – см. «Одесский фокстрот», где я вспоминаю, как папа решил научить меня читать (к тому моменту я уже бегло читала «про себя») или «Коммуну», где я задокументировала процесс произведения моим папой книжных полок (на это ушло пятнадцать лет – и полки всё равно рухнули, папа чудом остался в живых и даже рюмку водки не пролил). Приготовления к очередной голове зайчика (предыдущие постоянно терялись в громадных дебрях нашей однокомнатной квартиры и разнообразных житейских нелепостях) сопровождались мощными скандалами. «Грохот тысячи орудий и ружейная пальба – всё это сливалось в один непрерывный гул» – как написал корнет Малороссийского кирасирского полка, русский офицер, ординарец Кутузова, фон Дрейлинг, о дне Бородинской Бойни. А известный толмач Байрона на русский – Лермонтов (которого, как известно, совершенно заслуженно застрелил на дуэли великолепный кавалергард и человек чести Мартынов) – после оформил слова фон Дрейлинга в рифму.