Наша встреча роковая - Анастасия Туманова

– Мери! – Рябченко шагнул к ней. – Но я зимой был на Кубани, в Первой Конной, и никоим образом не мог участвовать…

– Не смейте прикасаться ко мне! – Мери резко ладонями вытерла слезы, тряхнула головой. – Разумеется, это не вы лично, товарищ Рябченко, расстреляли маму в Серпухове! Но неужели вы сможете поклясться, что ни разу не стреляли в беззащитных людей? В людей, у которых не было оружия?!

– Разумеется, могу, – глядя в лицо Мери, спокойно ответил он.

– В самом деле?!. Не было расстрелов пленных, не было ночных атак, когда рубят шашками спящих людей?!

– Пленных я не расстреливал, – слегка обиженно заявил Рябченко. – А без ночных атак войны не бывает. Мы ведь на войне, Мери!

– Это все слова, – глухо, разом как-то потухнув и опустив взгляд, сказала она. – Всегда, всегда найдутся слова, всегда найдутся причины, чтобы оправдать любую подлость и мерзость. Это-то и страшно.

– Но ведь месяц назад ваши белые казаки чуть не расстреляли весь табор!

– …и они ничем не лучше вас, – чуть слышно согласилась Мери. – Мне жутко думать о том, что мой брат, мой Зурико, мог бы… да, мог бы тоже…

Она зажмурилась, тряхнула головой так, что волосы метнулись по плечам и спине, упали вьющимися прядями на лицо. Рябченко снова шагнул к ней, Мери отпрянула. Двумя руками откинула за спину волосы, с шумом перевела дыхание. Глядя в лицо комиссара блестящими от слез глазами, сказала:

– Поэтому я здесь, товарищ комполка. Мне тяжело спорить с вами. Тем более тяжело, что вы, возможно, и правы. Но я не гожусь для такой… героической деятельности. Я никогда не смогу выстрелить в живого человека… даже если он готов выстрелить в меня. Я не смогу отдать кого-то на смерть ради своих убеждений. Поверьте, мне легче всю жизнь проходить босиком за цыганской телегой… А теперь дайте дорогу, Григорий Николаевич. Говорить нам больше не о чем. Если вам еще раз нужно будет обратиться ко мне, называйте меня Меришкой. И постарайтесь на «ты».

– Но я не смогу…

– Отлично сможете. Говорите же вы «ты» всем другим. И Сеньке, и даже его деду. А я давно уже не княжна. И вы не мальчик из приюта. Благодарю за содержательную беседу, товарищ Рябченко. Прощайте.

– Мери, постойте! Я хотел только вам сказать…

Однако Мери уже кинулась прочь. Слезы сжимали горло, мешая дышать, но она летела вперед, не разбирая дороги, и сама не поняла, как выскочила в розовый круг света от гаснущих углей перед шатром деда Ильи. Табор уже спал, между палатками не видно было ни одного человека. Мери проскользнула в шатер, ничком повалилась на перину и зарылась лицом в подушку.

Рябченко, оставшись один, сразу же, как подкошенный, опустился в мокрую траву, стиснул рукой простреленное плечо. Тяжело дыша, принялся ждать, пока утихнет жгучая боль. Вокруг было тихо. Луна скрылась, со степных холмов словно разом сдернули голубоватое покрывало, наступила темнота. У реки слабо ухал сыч. Возле табора светился, мигал крохотный огонек, доносилось тихое лошадиное фырканье. Легкий порыв ветра пошевелил траву рядом с командиром. Рябченко поднял голову. Глядя на заросли ковыля в нескольких шагах, хрипло спросил:

– Кто здесь?

– А я вас, товарищ комполка, упреждал, что рану в конце концов разволнуете, – послышался спокойный, слегка сердитый голос, и из ковыля во весь рост поднялся Сенька. – Ну чего вас за Меришкой вдогон понесло? Дело это разве – человеку в вашем чине, да еще с болестью, за девками по степи носиться? Еще спасибо скажите, что Меришка вам в морду не съездила. У цыганок оно не залеживается…

– Ей, Смоляков, воспитание не дозволило, – не поднимая глаз, произнес Рябченко.

– Да нет. Просто вы ж ранетый, а ей, дуре, жалко. – Сенька помолчал. Провел ладонями по траве, с силой протер лицо. Шумно вздохнув, проговорил: – Идемте до табора с божьей помощью. Я пособлю. По-глупому выйдет, ежели все заботы вхолостую пропадут да помрете вы тут у нас.

– Я скоро уеду, Смоляков. Ты мне коня обещал. Дашь?

– Ну, обещал… Ну, дам… – Сенька легко вскочил на ноги, помог подняться, несмотря на протесты, и Рябченко. – Идемте, товарищ комполка. Светать уж скоро начнет, а вам отдыхать надо.

Перед самым рассветом, когда под высоко поднятым полотнищем Сенькиного шатра стала рассеиваться плотная ночная мгла, Дина не выдержала и, опершись на локоть, шепотом спросила:

– Ты почему не спишь? Сколько можно там пыхтеть? Утро скоро, мне в станицу идти… Что ты? Болит что-нибудь?

– Нет, ничего, – отозвался из темноты Сенька. – Ты спи… Я сейчас к коням пойду.

– Пять раз уже выходил. – Дина села. – Ну, что такое? Можешь ты мне сказать? Не чужие ведь! Я тебе все-таки сестра!

Из темноты явственно послышался смешок, но Сенька ничего не ответил. Помолчав, Дина начала снова:

– Я же никому не скажу, ты знаешь. Это ведь из-за Меришки? Верно?

Дина задала вопрос наобум и облегченно вздохнула, услышав яростное ответное сопение из потемок. «Научилась все-таки гадать, вот бы мама порадовалась…» – грустно улыбнулась она. Вслух же произнесла:

– А что ты мучаешься? Вам с ней недолго терпеть осталось. Мы уже к Крыму подъезжаем, и там я сразу от тебя уйду. Куда угодно – в ресторан петь, в госпиталь сестрой, только прочь отсюда.

– Эк тебе табор-то поперек горла, – спокойно отозвался Сенька.

– Да, – пожала печами Дина. – Я и не скрывала никогда.

– А ей? Меришке?

Дина задумалась. Сенька ждал.

– Она говорит, что ей здесь хорошо, – наконец медленно заговорила Дина. – Может быть, так и есть. Я этого не понимаю, не чувствую, но… Мери никогда не врет. Я иногда думаю, что… – Она запнулась.

Из темноты послышался шорох: Сенька, скатившись с перины, придвинулся ближе.

– Ну, говори уже, раз начала!

– Не буду, – вдруг решительно отказалась Дина. Она даже шлепнула себя по губам и сморщилась от боли. – Не буду ничего говорить, отстань! Мало ли что мне в голову приходит, все же по себе судят! А вдруг это неправильно, неверно? А ты себе в голову возьмешь? Все, морэ, все, не спрашивай… и вообще, мне уже за водой пора!

Дина вскочила, но протянувшаяся из темноты рука Семена поймала ее за запястье, вынуждая сесть снова. Вздохнув, Дина опустилась на перину. Снаружи донеслось сонное зевание, невнятная ругань, грохот ведер: кто-то из молодых женщин уже поднялся.

– Меришка сегодня с гаджом разговаривала, – хрипло сказал Сенька. В предрассветных сумерках Дина не могла разглядеть его лица. – С комполка моим. Там, возле речки…

– Мери? – поразилась Дина. – Разговаривала с ЭТИМ?! Да она с ума, что ли, сошла, о чем?!

– Ну… Она – не ты, она может почему-то. Целый час с ним там, на обрыве, стояла. А я рядом в ковыле сидел.

– Они тебя видели? – испугалась Дина.