Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

Однажды, проснувшись, жители острова обнаружили, что доктор Витале уехал. Теперь, когда на острове не осталось врача, il conte и Арканджело не могли помешать людям обращаться за медицинской помощью в бар. Амедео лечил и заключенных, но ни одна живая душа не выдала его.

Так Амедео снова обрел свою профессию. И пусть самому il conte, с его артритом, и Арканджело, страдавшему несварением, гордость мешала посещать доктора, но они посылали к нему за лекарствами.

Все шестнадцать лет, с тех пор как родился Туллио, Амедео не переставал искать сходство между ним и его фантомным близнецом Андреа д’Исанту. Но у мальчиков, рожденных одной и той же ночью, не было ничего общего. И, насколько он знал, они никогда не общались, только если того требовали обстоятельства в школе или на собраниях Balilla. Но Андреа не походил и на il conte. Это был тщедушный мальчик, больше похожий на сына бедняка, в нем не было ни намека на полнотелость графа. Однако к шестнадцати годам его уже нельзя было назвать худым, скорее жилистым и сильным. Сыновья Амедео рассказывали, что учился Андреа превосходно (лучше оценки были только у Марии-Грации). Он отличался в Balilla и уже перешел в Avanguardisti[40], где опережал в спорте и стрельбе даже неистового Флавио. Его собирались отправить в университет на материк, где он надеялся стать активистом Fasci Giovanili di Combattimento[41] и затем вступить в партию.

Амедео пытался завязать с ним разговор, когда Андреа приходил за ежемесячной порцией таблеток для своего отца, но Андреа вел себя очень замкнуто.

– Мои сыновья рассказывают, что ты делаешь большие успехи в школе, – замечал Амедео.

Но Андреа отвечал лишь:

– Да, dottore, я хорошо учусь благодаря профессору Каллейе.

– А что говорит матушка по поводу твоего отъезда в университет через год или два? – спрашивал Амедео и боялся, что, упоминая Кармелу, мог невольно намекнуть на оставшиеся чувства к ней.

Но юноша отвечал:

– Она понимает, dottore, что я хочу совершенствоваться и для этого уезжаю на материк.

Амедео видел, что это ложь, хоть и из вежливости. Потому что каждый раз, когда он встречал Кармелу с сыном – на расстоянии, на деревенских праздниках или во время их поездок на авто графа, – было очевидно, что она обожает своего мальчика. На людях она брала его под руку, снимала воображаемые пылинки с его волос. Это повышенное внимание Андреа сносил с такой же трезвой невозмутимостью, с какой относился ко всему. Он позволял матери гладить себя, суетиться, не испытывая желания отмахнуться от нее, как это сделали бы другие ребята. Он был вежливее и сдержаннее, чем его отец, на острове к нему лучше относились. И все-таки подспудно чувствовалось, что он опаснее своего родителя.

– С il conte все просто, – говорил Риццу. – Поэтому я проработал на него двадцать шесть лет. Когда он сердится, он кричит, и смеется, когда доволен. И ты всегда знаешь, когда лучше не попадаться ему на глаза, а когда можно подкатить с просьбой. Он с детства был такой. Его отец был более умелым землевладельцем, но наш теперешний signor il conte весь как на ладони. А что на уме у этого востроглазого Андреа, никогда не поймешь. Очень вежливый парень, но, думаю, он окажется жестким хозяином.

Однако Амедео было недосуг думать об Андреа, так как собственные сыновья вступали в возраст, когда им пора было определяться в жизни.

Пока они были маленькими, он любил их яростно, до боли в сердце, а теперь беспокоился за взрослых юношей. Они, казалось, больше принадлежали тому миру, что находился за стенами «Дома на краю ночи», чем им с матерью. Амедео не предполагал, что процесс воспитания детей обернется их постепенным отчуждением. Угрюмый Флавио, средний сын, беспокоил его больше всего. Странная увлеченность фашизмом все сильнее отдаляла парня от родителей. Он упорно вешал над кроватью портрет il duce, пока Пина не сорвала его и не засунула в ящик шкафа, и каждый вечер репетировал на трубе фашистские марши. Он носился по острову в своих шортах avanguardisti и черном берете, карабкался по насыпям, копал окопы и стрелял из винтовки. Во всем, что не касалось Balilla, Флавио был подобен riccio di mare: колючий, замкнутый.

Обладатель куcтистых бровей Туллио, наоборот, болтал без умолку. Он унаследовал от Пины густые черные волосы и крупную стать отца. Прислонившись к террасе, он очаровывал девушек, возвращавшихся с мессы, угощал сигаретами рыбаков, пользовался доверием у пожилых карточных игроков – в общем, был всеобщим любимцем. Но Амедео было не по себе от безграничной самоуверенности первенца: маленький остров был парню явно тесен. Туллио беспрестанно рассуждал об Америке, где жил один из кузенов Риццу, который, говорят, разъезжал на большом автомобиле, обзавелся холодильником и вообще преуспел после Великой депрессии. Пройдет немного времени – и Туллио, в чем Амедео не сомневался, упорхнет за океан. Неоднократно Амедео вынужден был вытаскивать старшего сына из кустов бугенвиллей, застав в объятиях старшей дочери Маццу, что особенно шокировало пожилых картежников. Он гонял на велосипеде с такой скоростью, что Пина опасалась, как бы он не столкнулся с авто il conte.

Аурелио, младший сын, не говорил об отъезде с острова, потому что был поглощен болезненным и затянувшимся процессом окончания школы. Младший мальчик, как считал Амедео, был всецело его сыном. Аурелио до сих пор подсаживался к отцу с просьбой рассказать последнюю историю из красной книжки, ему все еще нравилось посидеть с сестрой на террасе, потискать кота Мичетто. У Аурелио было добродушное круглое лицо и голос до сих пор ломался. Но Амедео понимал, что и ему рано или поздно надоест ловить ящериц по кустам, нырять с одних и тех же камней в море каждые выходные и бесконечно гонять мяч по площади. Амедео видел, что младший сын во всем старается копировать старшего брата, Туллио.

Решив, что должен изобрести предлог, который позволит ему удержать своих неугомонных сыновей на острове, Амедео загружал их работой в баре: учил варить кофе и горячий шоколад, как Джезуина учила его почти двадцать лет назад; заставлял допоздна готовить рисовые шарики и печенье, заманивая их долей в прибыли, которой они могли распоряжаться сами – тратить на шоколадки, карточки с портретами футболистов, подарки для соседских девушек, которые вились вокруг террасы по субботам в надежде поймать взгляд кого-то из парней Эспозито. Все трое отработали походку вразвалочку, свойственную, как они фантазировали, американским кинозвездам, и смазывали волосы оливковым маслом, как ссыльный поэт Марио Ваццо.

На самом деле, став неофициальным врачом острова, Амедео тратил на это все свое время, так что был только рад, что сыновья помогали в баре. В те дни через заднюю дверь люди приходили в его дом, чтобы вырвать больной зуб или перебинтовать руку, а с парадного входа – чтобы выпить ликера или крепкого кофе, поиграть в карты, порой за тем и за другим в течение одного дня. На террасе бара выздоравливающие пациенты и остальные посетители сидели в тени плюща, потягивали кофе или ликер и наслаждались неповторимым видом: с одной стороны – ярким, бурлящим Европейским континентом, а с другой – бесконечным морем.