Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

– Надо было подороже с тебя взять за эту штуку, – сокрушался ‘Нчилино. – Если бы я только знал, что продаю единственный работающий приемник на всем Касталламаре! Молодец, Мария-Грация, смышленая ты хозяйка. Ладно, что уж тут убиваться. И кто бы мог подумать, что ты станешь такой пройдохой, со своими-то громыхающими колодками?

Мария-Грация понимала, как к ней относятся на острове. Что она всегда в лучшем случае будет «этой бедняжкой с кандалами на ногах», в худшем – «маленькой калекой», и это несмотря на то, что с ортезами она распрощалась еще в четырнадцать лет и уставала теперь, только если долго ходила или поднималась в гору. Она не выбросила ненавистные железяки, но присоединила их к семейным реликвиям, хранившимся в старом ящике из-под кампари у отца в его чердачном кабинете. Иногда она ощущала фантомную тяжесть в ногах, а вот жители острова, похоже, до сих пор считали, что железяки и поныне оттягивают ее лодыжки. Слепая Джезуина поняла, что Мария-Грация избавилась от кандалов, только три года спустя, так как никто не удосужился ей об этом сообщить.

– Конечно, я их не слышала больше, – призналась Джезуина, которой было уже под девяносто, и каждый вечер ее приходилось приводить и уводить из бара. – Но я решила, что окончательно оглохла.

К началу войны Марии-Грации исполнилось пятнадцать. В тот год молодежь Кастелламаре точно поразила лихорадка: ее одноклассницы крутили романы с парнями, которых вот-вот должны были забрать на фронт, будто пытаясь застолбить место будущих жен и возлюбленных. До самого утра девушки гуляли с парнями по улицам городка, уединялись в пещерах на берегу, возвращаясь домой на рассвете с зацелованными шеями, расцвеченными пятнами, точно туловище камбалы, а дома их поджидали разъяренные матери и бабки. И только к Марии-Грации никто не проявил интерес. Сидя на ступеньках террасы, она с горечью размышляла, что по-прежнему совершенно одинока на этом острове. И что всегда будет отличаться от остальных: она девушка, за которую надо молиться, а не любить. Но Мария-Грация, как и остальные жители острова, не замечала очевидного: она была красива.

За годы войны, когда на остров накатывали огромные волны от проходивших мимо серых исполинских кораблей, а в синем небе полчищами москитов жужжали военные самолеты, она заставила жителей острова себя уважать. Все видели, что она ведет семейное дело, точно опытный капитан – рыбацкую шхуну, маневрируя от разрухи и убытков к безопасным водам. Мария-Грация привечала и стариков-картежников, и вдов Комитета святой Агаты, она очаровывала отошедших от дел старых рыбаков, как прежде делал ее брат Туллио. И никто не мог отрицать, что она проводила на ногах по десять часов в день, не присаживаясь, – как и всякая девушка на Кастелламаре.

И лишь вечерами она давала волю слезам, сметая окурки и собирая мятые карты. Плакала она вовсе не от жалости к себе, а от усталости, одиночества и нескончаемого ожидания.

А затем произошло нашествие кораблей.

Нежданно-негаданно на горизонте собрались корабли: огромные, будто соборы, и совсем маленькие, не больше рыбацкой лодки Пьерино. Ближе к вечеру в бар вошла сестра Тото, Агата-рыбачка, которая в отсутствие брата отважно бороздила морские глубины на его «Святой Мадонне». Лицо ее обгорело на солнце. Агата доложила, что ей удалось подплыть к кораблям настолько близко, что она слышала голоса, которые говорили на «каком-то смешном inglese».

– Сколько кораблей? – спросил кто-то из картежников.

– Cazzo, да их там тысячи тысяч! – И добавила, что, судя по количеству пушек, эти парни собираются у берегов Сицилии вовсе не для того, чтобы отправиться на экскурсию в греческие развалины.

При этом все воодушевились, так как жители острова уже давно перестали притворяться, что они поддерживают все эти фашизмы, социализмы и прочее. Они поддерживали любого, кто положит конец войне, чтобы их сыновья вернулись домой.

Сестра Тото, которую все называли исключительно Агата-рыбачка, осушила два стакана воды и два с arancello, дабы смочить губы, сухие, как земля острова.

– Хотела бы я, чтобы им больше повезло с погодой, – сказала она. – Сейчас чертовски жарко, но надвигается bastardo[46] шторм, их укачает, до того как они высадятся на берег. Я слышала, большинство этих inglesi никогда не были на море.

Никаких признаков шторма не было, но все предки Агаты-рыбачки обладали даром предсказывать погоду, так что никто ей не возразил. И Агата-рыбачка, вечно ходившая в мужских штанах и кепке, с неизменно шелушащимся от солнца лицом, снова отправилась к морю.

– Вымой рот, девушка! – крикнула ей вслед Джезуина. – Я не желаю еще раз услышать здесь всякие bastardo и cazzo. Спасибо!

– Извините, nonna[47], – смущенно отозвалась Агата.

Посетители бара собрались вокруг приемника, из которого несся фашистский марш. Мария-Грация покрутила ручку настройки, отыскала частоту Би-би-си и старательно вслушивалась в английскую речь, но о кораблях в Средиземном море ничего не говорили.

– Все о погоде в Англии, – сказала она.

– Думаете, и в самом деле будет вторжение? – спросил один из пожилых картежников.

– Ну, нам об этом все равно не скажут, – ответил Риццу. – Но обойдут ли они наш остров, вот это вопрос. Пройдут ли они мимо Кастелламаре, или нам придется брать вилы и остроги и сражаться?

– Я не думаю, что англичанам или американцам есть дело до Кастелламаре, – сказал отец Игнацио из своего угла. – Даже учитывая наше стратегическое расположение и очевидную природную красоту.

– Ойее! – запричитала Джезуина. – Наш остров захватывали много раз, с тех пор как первый младенец, родившийся здесь, сделал свой первый вдох! И на наше проклятое счастье, нас опять захватят, прошу прощения, что не соглашаюсь с вами, padre.

– Может, ты и права, – ответил отец Игнацио и прикрыл лицо носовым платком. Священник постарел и целыми днями дремал на террасе бара. Но в тот день ему заснуть не дали, так все были возбуждены.

Мария-Грация постучала в дверь родительской спальни, затем в кабинет на чердаке.

– Мама, папа, – позвала она, – просыпайтесь. Говорят, inglesi и americani наступают.

Отец сразу поднялся и последовал за ней в бар. Итальянская станция по-прежнему наяривала марши, под потолком скрипел вентилятор, и все выглядело как в любой другой день этого года. И отец вернулся к себе на чердак к своей красной книжке с историями. Около шести, как только жара начала спадать, Амедео позвал дочь.

– Мария-Грация, ты права. Взгляни на горизонт.

Отец смотрел в бинокль, которым наградили Флавио в Balilla. Теперь, когда пелена зноя рассеялась, корабли были как на ладони. Они вытянулись на горизонте, точно соединенные нитью.