Когда ад замерзнет - Алла Полянская

Наш — это типа как домашняя собака, ага. Отлично, мои акции поднимаются в цене.

— Я могу не успеть. — Не умею я разговаривать с детьми. — А потому просто молчи, никому не вздумай ляпнуть, что ты что-то там видел. Нет, я знаю, что охота перед пацанами порисоваться — дескать, я насчет этих убийств знаю то, чего полиция не знает, видел кое-что. А потом утром найдешь свою голову на тумбочке, и брательника башку тоже там обнаружишь. Ни звука, ни намека… что?

Пацан сник и испуганно смотрит на меня.

— Я в инстаграме написал…

Мне хочется стукнуть мелкого идиота по башке.

— Покажи.

Он протягивает мне телефон.

«У нас снова убили соседа, полиция приезжала. Но у меня не спрашивали ни о чем — а зря».

И куча смайликов.

Удалить это можно, да только где гарантия, что никто этого не видел, полчаса прошло.

— Ну, что я тебе могу сказать. — Я смотрю на пацана, и, видимо, он понимает, что я в ярости, и пятится. — Видала я идиотов, да все ж не таких.

— Я удалю.

— А пользы? — Я возвращаю ему телефон. — Сделай скриншот и пришли мне, а потом удаляй. Кто это увидел, куда передал… ты что, совсем дурак?

Нет, я понимаю, что ему тринадцатый год только, но все-таки…

— И что теперь делать?

— Сидеть дома и не высовываться. — Я чувствую, как вокруг меня снова заваривается дьявольская каша. Я что, притягиваю неприятности? — Что ты хоть видел-то?

— Ночью проснулся, в окно глянул, а там Ромка с соседнего дома идет, капюшон на голову напялил, но я ж его узнал все равно.

— Кто такой Ромка?

— Парень один… старший, ему уже пятнадцать лет, в нашей школе учится. Ромка Яцков, в пятом доме живет, через дорогу. — Пацан вздохнул. — Я смотрю, а он дорогу перебежал и к нашему дому. Быстро так…

— Ну и что. — У меня от сердца отлегло. — Ничего ты толком не видел. Ну, сбежал мальчишка ночью из дома, да мало ли зачем. Ничего ты не видел, и не болтай зазря, потому что настоящий убийца может решить, что ты и правда что-то видел, и подумай, долго ли ты тогда проживешь.

— Так ты считаешь, Ромка тут ни при чем?

— Думаю, нет.

Чтоб переместить труп, нужно быть очень сильным или иметь помощников. А если принять за основную версию, что алкашей этих убивали где-то, а потом просто подбрасывали сюда, — значит, у убийцы есть транспорт.

Короче, нет. Никакой это не подросток, тут промышляет кто-то взрослый и злокачественно сумасшедший.

— Ты сегодня от нас переедешь? — В голосе мальчишки слышно сожаление. — Мама говорила, что ремонт у тебя скоро закончат.

— Тебе же лучше, раз я вампир.

— Ты ничего так вампир, нормальная, ну и я уже привык, что ты тут. Мишке книгу читала, он в восторге.

— Ну, книги мы с ним и дальше читать будем.

— А мне можно с вами? — Пацан с тревогой смотрит на меня. — Я тоже хочу.

— Можно, конечно. Отчего ж нельзя, книги — вещь очень полезная, особенно если есть их с кем потом обсудить.

Вот еще три дня назад сказал бы мне кто-то, что я стану вести подобные разговоры, я сочла бы такого вангователя спятившим бесповоротно шизофреником. Но вот она я — любуйтесь, дамы и господа. Сижу в чужой квартире, веду идиотские разговоры с двенадцатилетним пацаном, и при этом я вампир.

Ну охренеть.

Я вообще не склонна к социальному взаимодействию. Просто потому, что обычно люди ведут себя так себе. Жадничают, подличают, сплетничают… в общем и целом, я считаю, что человечество исчерпало себя как идея.

С другой стороны, если взять человечество в историческом разрезе, то сейчас граждане ведут себя гораздо лучше, чем, например, даже сто лет назад. Я имею в виду невероятную жестокость, с которой люди относились друг к другу. Все эти жуткие казни на религиозной почве… вот взять хотя бы Иисуса. Это ужасная, невероятная жестокость — сказать мальчику, что его папа не тот, кого он считал отцом, а Бог, и потому ему предстоят жуткие муки и ужасная смерть во искупление грехов человечества, которому на это вообще плевать.

И мальчик жил с этим, ожидая своего ужасного конца, он говорил с Богом, хотя, может статься, это был вообще разговор с самим собой, потому что отвечал ли ему Бог, мы вообще знать не можем. Но вот что я точно знаю, так это то, что испытал Иисус в свой последний день — кроме мук и смерти. Он испытал горечь от предательства тех, кого он считал своими близкими.

И был еще один человек, для которого жизнь рядом с Иисусом стала персональным адом. Его мать. Это потом она стала Богородицей и Святой Девой, а до того дня была она просто женщиной по имени Мария, которая знала, что родила сына, чтобы тот прошел свой путь, поливая его собственной кровью. Как Она устояла в рассудке, я не знаю. Ведь Она была там, видела, как мучают Ее сына, — и она молила ублюдков перестать, и взять Ее вместо него, и каждый удар бича Она ощущала собственным сердцем, а потом эта казнь, и я не знаю, как Она это пережила и что Она чувствовала, — вот вы, украшающие Ее иконы и статуи разными побрякушками, вы думали о том, что Она чувствовала, хоть один из вас поставил себя на Ее место? Да вы бы с ума сошли от горя, от ужаса происходящего, от боли и бессилия. И неважно, что Она знала, что Ее сын воскреснет. Когда его пытали и казнили, Ей это было вообще по барабану — то, что он воскреснет после всего, потому что он страдал, а Она никак не могла облегчить его боль, не могла его защитить. И когда я думаю о Ней, у меня в душе только глубокое сочувствие, и я не смею что-то просить у Нее, ни за что. Она выпила такую чашу горя и боли, что немыслимо и представить.

А тогдашние сограждане вообще не считали такой расклад чем-то особенным, жуткие казни происходили постоянно, им это было как нам сериалы смотреть. То есть по сравнению с теми, кто с улюлюканьем швырял банановую кожуру в Иисуса, несущего свой крест на Голгофу, мы вообще отличные ребята, но если соскрести с нас налет цивилизации, то — вуаля! — у Виталика вместо головы непонятно что.

В общем, если бы мне пришлось решать, жить ли человечеству, я бы голосовала против.

Но сегодня я в благостном настроении, потому что закончили убирать от осколков мою конуру, и я могу вернуться в свою кладовку. Видит бог, я ни за что больше не стану спать нигде, кроме этой кладовки, я там себя чувствовала очень защищенной.

Правда, я так и не поняла, почему понадобилось три дня на то, чтоб подмести осколки и собрать шкаф, и о каком ремонте они тут все толковали, но с другой стороны, на диване у Розы мне было неплохо, учитывая мои ноги, которые сегодня уже почти не болят, а швы мне обещают снять уже послезавтра.

— Сейчас ужинать будем. — Роза садится рядом. — Тебе пока некуда вернуться, Миша сказал, работы им еще на пару часов, так что посидишь еще у нас.