Тьма кромешная - Илья Горячев

– Хорошо, вдова Вейланд, мы вас поняли. Пристав, проводите свидетеля.

Епископ Нидер наметанным взглядом обвел публику в зале. В конце концов, все это делалось для них. Он остался доволен. Лица в большинстве своем пылали ненавистью к ведьме, особенно искренне эти эмоции были выражены у простолюдинов.

Далее на трибуну вышел нотариус Вебер и бесцветным голосом зачитал протокол допроса второго свидетеля – турчина и протокол обыска жилища Ангелины Бранкович. После этого публике продемонстрировали, сопровождая многословными объяснениями, восковые свечи, различные мешочки, баночки, скляночки, коробочки, доверху набитые отварами, сушеными травами и грибами, изъятые в домике на Дубовой улице. Посадили на стол и печального плюшевого мишку с торчащим из дыры в брюшке конским волосом, объяснив, зачем он был нужен ведьме.

Епископ Нидер почувствовал, что люди в зале начали уставать. Пришло время забить последний гвоздь. Зачитывать протокол допроса Ангелины он взялся сам, сопровождая богатое на интонации чтение эффектными паузами и театральными взмахами рук. Зал взорвался свистом. В Ангелину полетели огрызки и остатки прочей снеди, принесенной с собой публикой. Под конец раздались крики: «Сжечь ведьму! Сжечь!», впрочем, в этом усердствовали в основном члены Комитета ведьм, заранее проинструктированные старым Юргеном.

Понимая, что перерыв может остудить накал толпы, епископ Нидер, закончив чтение протокола допроса, решил тут же перейти к приговору. Поманив Ульриха, он взял у него из рук тщательно выделанный пергамент, на котором по традиции писались приговоры судов инквизиции.

Призвав зал к порядку, епископ возгласил:

– Рассмотрев все доказательства по обвинению этой женщины в колдовстве, – он небрежно махнул в сторону Ангелины, – в открытом судебном заседании, специальная коллегия судей вынесла следующий приговор. – Он развернул свиток и принялся торжественно, размеренно зачитывать: – «Специальная коллегия судей во главе с епископом-инквизитором Карловатцкого округа Иоганна Нидера, принимая во внимание, что ты, Ангелина Бранкович, известная как Драговичанка, была денунцирована перед нами в еретическом нечестии, обвиняемая общественной молвой и достоверными показаниями свидетелей, приступила, исполняя свой долг, к расследованию того, соответствует ли правде обвинение, выдвинутое против тебя. Мы нашли, что ты была уличена в еретичестве и колдовстве. Много достойных доверия свидетелей показало против тебя. И мы повелели взять тебя под стражу, после чего ты была допрошена под присягой и призналась во всех предъявленных тебе обвинениях, но не раскаялась и молитвенно не отреклась от своих заблуждений. Так как ты, Ангелина Бранкович, впала в эти проклятые ереси колдовства, совершая их явно, и была уличена закономерными свидетелями в еретической извращенности, приговариваем тебя к смерти без пролития крови. Твое сожжение на костре состоится немедленно».

Закончив чтение, он поднял голову. Пара секунд мертвой тишины, и раздались ритмичные удары – это члены Комитета ведьм в знак одобрения ладонями хлопали по лавке. Через полминуты к ним присоединились все остальные, производя невообразимый грохот и шум.

Люд из судницы в ратуше повалил на площадь, где все уже было готово к казни. Кто-то знающий сказал, что по-научному это называется «аутодафе», и мудреное словечко мигом облетело возбужденную толпу, которая все увеличивалась в размерах и скоро захлестнула всю площадь.

В людской гуще стояла и Сунчица, которую по малолетству не пустили в зал суда. За руку ее крепко держал Страшимир Лазаревич. Никто не признал в ней внучки Ангелины из-за мальчишеского наряда, в который на всякий случай переодели ее в семье стражиловского здухача. «Кто знает, чего еще ждать от бесноватых швабов, а так и тебе, и нам спокойнее», – говорил он Сунчице, надевая на нее картуз и курточку своего десятилетнего сына, что пришлись как раз впору девочке.

Сунчица не узнавала привычную площадь и карловчан – кругом толкались и местные, и приезжие из соседних городков, было и множество крестьян, съехавшихся подивиться на сожжение настоящей ведьмы из окрестных сел и дальних деревень. Но больше всего девочку пугали горожане, знакомые ей с детства, – что-то неуловимо изменилось в них за последнее время: глаза потухли, черты лиц заострились, спины сгорбились. В толпе то тут, то там слышалось гнусавое «Сама призналась!», а с другой стороны площади эхом откликался чей-то злорадный голос: «Просто так на костер никого не потащат, что-то за этим есть!» Рядом с Сунчицей, уперев руки в бока, стоял мясистый лавочник из Петрова-радина в черном засаленном кафтане и громогласно рассказывал маленькому, с крысиными усиками и гнилыми зубами содержателю таверны на тракте:

– А помнишь того вампира, что под личиной мельника скрывался, так его только кол осиновый угомонил!

Сунчица зажала уши ладошками, стараясь не слышать всего этого, но тут на помосте, загодя сколоченном из досок в центре площади, появился сам епископ Иоганн Нидер в парадном облачении. Он воздел руки к небу, и на площади воцарилась тишина. Его громогласный голос, казалось, был слышен даже на окраинах городка.

– Как сегодня сжигаем мы эту ведьму, – раскатисто начал он, – так и в день Страшного суда посредством огня будут отделены чистые от нечистых, а праведники от нечестивцев! – Он сделал шаг назад, и все увидели высящийся за его спиной столб, к которому солдаты городской стражи привязывали Ангелину крепкими путами, руки же ее, закованные в цепи, подняли вверх и прибили цепь гвоздями к вершине столба.

В руках епископа появился просмоленный факел, обмотанный ветошью, Ульрих же достал кремень и кресало и несколькими выверенными ударами высек и запалил ветошь, от которой занялось пламенем все навершие факела. Епископ Нидер передал горящий факел Ульриху, сам же благочестиво сложил руки на груди и отошел в сторону, напоминая себе о том, что нужно не забыть потом подобрать золу, которая пригодится в опытах по трансмутации.

Сунчица широко распахнутыми глазами смотрела на свою бабушку – измученную, простоволосую и растрепанную, практически полностью поседевшую за эти дни, с ввалившимися глазами, которые она держала закрытыми, с кровоподтеками, обряженную в жуткое вретище из мешковины. Вокруг ее ног были пирамидкой сложены громадные березовые поленья, обложенные охапками сена. Дождавшись кивка епископа Нидера, Ульрих опустил горящий факел вниз и подпалил сено. Костер мигом занялся, взметнув яркое пламя ввысь. Огонь лизал ноги Ангелины и рвался все выше. В этот миг она резко открыла глаза – первые ряды зевак, шумно выдохнув, отпрянули на шаг назад – и сразу же выхватила Сунчицу взглядом из толпы. Тревога ушла из ее взора, он сразу же стал спокойным и умиротворенным.

– Беги, внученька. Спасайся. Не смотри. Не надо. Я люблю тебя, – произнесла Ангелина одними губами, но Сунчица явственно услышала ее голос.

Из глаз девочки брызнули слезы, она натянула мальчишеский куртуз поглубже, чтобы их скрыть, бросила на бабушку, все более скрывающуюся в клубах дыма и отсветах пламени, последний взгляд и, прошептав: «Я всегда буду любить тебя», бросилась прочь, резко выдернув свою маленькую ручку из громадной лапищи здухача Страшимира. На прощание она крикнула Страшимиру: «Простите!» – и, оставив того в недоуменном одиночестве, растворилась в толпе, которая мигом поглотила ее.