Государева избранница - Александр Прозоров

– Приговорили! – не стал спорить со святителем полный людей Успенский храм.

Патриарх пристукнул посохом и заговорил о печати бесплатных требников для сибирских церквей.

На самом соборе все прошло чинно и спокойно. Но вот сразу по его окончании в Чудов монастырь примчался встревоженный Михаил Федорович и поспешил в покои отца:

– Батюшка, что за новый сыск?! В чем еще ты желаешь Марию мою обвинить?

Патриарх, еще не успевший разоблачиться, жестом погнал послушников, подошел к сыну и на самое ухо прошептал:

– Во-первых, чадо мое любимое, с хлопотами любыми ты не сам должен бегать, а к себе слуг нерадивых для разъяснения вызывать. Ты же государь, а не холоп! Во-вторых, сыск завсегда не для обвинения затевается, а для прояснения истины. Невесту твою он может обвинить, но способен и оправдать. Она ведь, сам сказываешь, невинно оговорена, рази нет? Во-третьих же, коли ты сам сего не заметил, то знай, что по приговору Земского собора невеста твоя Мария Хлопова из ссылки ныне освобождена. И содержание у нее с сего дня не четыре копейки, ако у поломойки дворовой, а триста рублей, ровно у дьяка Земского приказа. Теперь понятно?

– А-а-а… Благодарствую, батюшка, – запоздало произнес царь всея Руси и попятился.

– Остановись, сынок! – вздохнул патриарх. – Я тебе должен задать еще один вопрос. На каковой ты сразу не отвечай, поперва подумай. Отныне с сего самого дня твоя избранница на содержании казенном ни в чем нужды знать не станет. Сладко есть будет, мягко спать, одеваться по-княжески. Все у нее теперича сложится хорошо. Посему коли тебя совесть мучила, что подвел ты ее, обманул, опозорил, то более можешь не тяготиться. Судьба твоей красавицы Марии отныне устроена благополучно. Может статься, во имя интересов державных ты все же согласишься взять себе иную супругу? Нелюбимую, но для связей иноземных полезную? Ступай, Миша, подумай. В сем важном вопросе я полностью полагаюсь на твое благомыслие, мой великий православный государь.

7 мая 1621 года

Москва, Кремль, царские покои

Патриарх Филарет, наконец-то сменивший совсем уж изношенную рясу польского пленника на более свежую, хотя тоже не новую, стоял спиной к окну, опершись на темный высокий посох с резным навершием из слоновой кости, и наблюдал, как царские холопы наряжают его сына к посольскому приему.

– Слышал я, Михаил, вчера ты получил письмо от невесты своей нареченной?

– Кто же это донес? – вскинулся молодой царь, подбородок и верхняя губа которого наконец-то потемнели от пробивающейся бородки и усов.

– Донесли бы, сынок, кабы ты с ссыльной переписывался. – Патриарх поправил нагрудный пасторский крест: тяжелый, золотой, усыпанный самоцветами и потому странно смотрящийся на подвытертом темно-синем сукне. – Ныне же раба Божия Мария из Сибири отпущена, обвинения с нее сняты, и скрывать переписки с нею тебе более незачем. Это всего лишь самое обычное письмо.

– Мария пишет, что добралась наконец до Нижнего Новгорода. Разместилась она там в богатейшем дворце покойного Козьмы Минина, купца тамошнего. Вся в восхищении покоями, опочивальней, угощениями и нарядами и поклон низкий шлет. Благодарность свою выражает, – пересказал послание государь. И добавил: – Спасибо тебе, отец.

– Я рад, что у нее ныне все хорошо, сынок, – степенно кивнул патриарх Филарет. – К сожалению, с державой нашей все не так благостно. Ляхи зубы точат, татары порубежье южное тревожат, казаки разбойничать не перестают. В сем деле нам бы хорошо единение схизматиков безбожных разрушить и королю польскому его планы нового нападения поломать. Ныне, как доносит Посольский приказ, в Дании и Литве принцессы на выданье имеются. Каковы собой неведомо, но ведь с лица не воду пить, не то в них важно. К чадородию пригодны, и ладно. Зато через сии брачные узы мы дворы королевские к себе привяжем и сделаем их к Польше враждебными.

– К чему ты ведешь эти речи, отец? – нахмурился Михаил.

– Ты любишь Марию, сынок, и это хорошо, – подошел ближе патриарх. – Любовь – это дар Божий. Это искра, раскрывающая нашу душу, пробуждающая в нас светлую частицу господа. Ты любишь ее, и ты за нее тревожишься, ты желаешь сделать ее счастливой. Отныне ты можешь быть спокоен. У нее все хорошо. Однако ты не просто смертный, ты помазанник Божий! Помыслы твои должны быть направлены не на свое счастье, а на благополучие державы. Державе же нашей потребен союз с Данией. Либо право на покровительство Литве, в каковой поганые схизматики веру христианскую огнем и мечом истребляют.

– Когда это брачные союзы мешали вражде между державами, отец? – тихо ответил Михаил. – В королевских домах во всех сплошь еретики сидят, о чести и справедливости они даже не ведают. Я лишусь любимой, пользы же царству православному от сего подвига не прибудет! Я много думал над твоими словами, отец. И понял, что супругою своею никого, кроме Марии ненаглядной, видеть не желаю.

– Упрям ты донельзя, сынок, – покачал головою патриарх. – Весь в мать! Что же… Тогда пошли к послам!

Слуги в последний раз оправили оплечье на шее государя, одернули мантию и разошлись, склонившись в глубоком поклоне.

* * *

По странному совпадению в этот же самый день многократный победитель шведов, воевода и окольничий князь Григорий Константинович Волконский, объезжая верхом свои обширные владения близ города Мещовска, что в Смоленской губернии, выехал к стерне, каковую еще только-только распахивал плечистый потный крестьянин, одетый в серую полотняную рубаху, перепоясанную одной лишь пеньковой веревкой, в полотняных же, но крашенных черникой штанах, с лыковыми лаптями на ногах.

Князь Волконский, дав шпоры коню, домчался до пахаря, поехал рядом:

– Бог в помощь, Лука!

– И тебе всех благ, Григорий Константинович, – поклонился от сохи мужик, не прекращая, однако же, работы.

Князь не обиделся, поехал рядом. Он понимал: весенний день целый год кормит, тут каждая минута на счету. Лишний шаг поднятой по весне пашни – это лишний куль хлеба осенью.

Мужчины были чем-то похожи. Оба примерно одного возраста – сильно за пятьдесят, оба желтозубые, с длинными русыми, с проседью бородами, оба смуглые и обветренные лицом, плечистые и высокие, с голубыми глазами и мясистыми носами. Вот токмо один ехал верхом, наряженный в парчовую ферязь, да на драгоценном туркестанце, а другой рыхлил сошником землю, одетый в домотканую посконь[15], и погонял старенькую, низкорослую пегую кобылку.

– За тобой недоимка, Лука, – напомнил князь. – Два возка капусты ты обещался привезти. Ныне уже весна, а оброку за тобою все нет и нет.

– Не уродилась о прошлом годе капуста, Григорий Константинович, – вздохнул пахарь. – Дождей по осени много лило, вот веса и не набрала.

– Ну так малых кочанов набери!

– Дык, Григорий Константинович, два возка большими кочанами, это с полста на возок. А малыми… Это ужо сотнями считать надобно. У меня столько не набралось.