Сигналы - Мэттью Булл

— На самом деле это цех номер одиннадцать, — сказал гид, видя сложную игру взаимоисключающих чувств на лице Тихонова. — Просто подсветка не работает.

Но он сказал это так, чтобы неработающая подсветка могла восприниматься как спасительная уловка.

— И вообще, — добавил он. — На месте людей, которые никогда и ничего не сделали своими руками, я бы иронизировать не стал.

— Никто и не иронизирует, — вяло заметил Тихонов.

И эта вялость остановила гида, уже готовившегося произнести явно включенный в экскурсию монолог о том, что миром должны и будут править производители ценностей, ученые-практики, не размазывающие соплей и не желающие лишнего. Может быть, его остановило то простое соображение, что триумф этих сугубо рациональных людей возможен лишь в том иррациональном мире, где двенадцатая картина всегда занавешена.

Командированный Туляков словно спрыгнул со страницы производственного романа. Савельев не верил, что такие люди еще бывают. Но он был, вечный советский командированный со своим кипятильником, с портретом толстого школьника в бумажнике, с коробкой конфет для директорской секретарши.

— Наши, томские. Суфле, — гордо говорил он, издали — на всякий случай, вдруг бросится на суфле-то, — показывая Савельеву темно-коричневую, тоже как бы шоколадную коробку. — Без подходца-то как? Без подходца никак, — меленько, кругленько сыпал он, а сам при этом нарезал перочинным ножом копченую колбаску, утеху командировочного быта. — К Клавдии Сергевне как придешь иначе? У Клавдии Сергевны из Москвы, из министерства, вынь-положь, товарищ Семенов тем нужен и другим нужен… вот, кушай… всем нужен товарищ Семенов, а товарищу Тулякову шиш. Товарищ Туляков тогда с подходцем. И если все получится, то завтра у товарища Тулякова будет требуемое, и поедет он в Томск-50 с полным согласием. Как нам делать изделие номер тридцать три, скажи пожалуйста, если нет у нас соответствующих частей? Мы тоже, понимаешь, не лыком… будем! (Он кинематографично крякнул.) И поедет товарищ Туляков в Салехард, а как же. В Салехарде что делают? — Он подмигнул. — Это даже мы не знаем, не то что вы. А договариваться кто будет? Товарищ Туляков с подходцем…

От Тулякова припахивало потцем, это был как бы запах подходца. Он был единственным постояльцем в «Лосьве» и зашел к Савельеву познакомиться. Савельев мучительно думал, как его вытолкать, потому что пора было выходить на связь — он уже понял, что на заводе ему ничего не скажут, и отчаянно ждал новых сигналов, они были, он чувствовал это. Чем дальше они шли на север, тем отчетливей было присутствие самолета, он сам его улавливал, как рация, — но Туляков и не думал уходить. Как всякий командированный, он привык болтать по вечерам, ему нечем больше было заполнить ужасную пустоту разъездной жизни. Он и сам уже не верил, что где-то в Томске-50 его ждали бесконечно добрая жена-сердечница и несчастный пухлый мальчик, который из-за почти постоянного отцовского отсутствия растет хилым, робким, мучительно жаждущим отмщения, и когда он вырастет наконец, то никому рядом с ним мало не покажется. Жизнь Тулякова проходила в выбивании составных частей для изделий, которых он не видел и применения которых не понимал. В этом разъездном, призрачном состоянии единственной реальностью был кипятильник, с которым он не расставался, и еще носки — последняя связь с домом; прочую реальность приходилось постоянно наборматывать, и он бормотал всегда — в вагонах, в номерах, где оказывался один, в гостиничных буфетах, где всегда брал холодную курицу.

— Да-да, — говорил Савельев, — очень хорошо все это понимаю…

Мог бы спасти Дубняк, но Дубняка утащили к себе местные знатоки славянских единоборств, легендарные реконструкторы из Перова-60, — он был тут фигурой авторитетной. Валю Песенко увели в школу, где воспитывались гении секретной инженерии: Семушкин, большой энтузиаст разностороннего образования, заставил его читать лекцию о северном фольклоре. «Отработаете», — говорил он с нехорошей улыбкой, имея в виду Валины подвиги в племени. Окунев пошел в институт — там на третьем этаже размещался теперь офис перепетуйцев, и это было ему интересно. Савельев ждал, когда наговорится Туляков, но он явно недооценил Тулякова.

— И вот, — продолжал он, — Семенов спрашивает: а что же вы в Белгород не едете? Но это просто сказать, я не знаю… это как в лужу со всего размаха, так сказать, наступить! Что, я в Белгороде не был? В Белгороде у самих ничего нет. Хотя я ничего не могу сказать, и курочка, и яички, и гостиница в целом неплохая, я очень вообще их сельскохозяйственную продукцию уважаю. Но то курочка, а то комплектующая Бэ Пять! По кашкам вообще происходит такое, что просто я очень вас прошу. Без кашек они как же хотят? Без кашек, извините, нельзя простой блок собрать, а в номере тридцать этих блоков вы знаете сколько, очень вас прошу?

— Кашек? — переспросил Савельев. Он начал догадываться.

— К-18, кашки, — сказал Туляков и поперхнулся, испугавшись, не выбалтывает ли он чего секретного. Но ведь он встретил Савельева в «Лосьве», а разве в «Лосьве» мог появиться случайный человек? — Ты, дорогой товарищ, вообще откуда будешь?

— Я радист, тоже в командировке тут, — поспешил наврать Савельев. — Я знаю про кашки. Л-25 без них не работает.

— Л-25? — настороженно переспросил Туляков.

— Без них Л-25 не стыкуется с Б-10, — раздраженно пояснил Савельев, давно выучивший первые сигналы наизусть.

— А, так конечно! — с облегчением выдохнул Туляков, но от волнения поспешил выпить еще. Стало быть, Савельев свой, в курсе. — Б-10 я сколь раз возвращал: не стыкуются! Но это такой узел, что золотые руки надо иметь. Тут есть у них один сверловщик — чудо, Боря Захарченя. Но он на пенсию пошел, к матери на Украину. Ему говорили — ты что, здесь ты первый человек, а там подсолнухи разводить? Он говорит — матери восемьдесят, трудно. Так ты сюда ее вези, чудак-человек, неужели ее тут не возьмут в профилакторий или что? Он говорит — нельзя, кабанчик. Она не может бросить кабанчика. Третий год не может забить, привязалась по-человечески. Ну, поезжай к кабанчику, кто тебя держит? Но Б-10 стал не тот, это я точно тебе говорю. И никакими кашками нельзя поправить. Кашка — один разговор, что кашка. На самом деле та же бэшка, только дыркой меньше.

— Слушай, — прервал Савельев эту сравнительную характеристику неведомой кашки с устаревшей бэшкой. — Я одного понять не могу: они что, только по рации могут это обговаривать? Заказывать и все такое? Я проверял, в гостинице Интернет, во всем городе он есть, зачем им меня вызывать и радиста держать?

— Ну ты что! — хохотнул Туляков. — Номерной завод — по Интернету? Ты что, первый раз тут, товарищ?

Савельев решил, что честность — лучшая политика, и признался:

— В первый.

— Это ты им обновления ставишь?

— Вроде, — лаконично ответил Савельев.

— Да ты не стесняйся! Ну что ж, что в первый, понравится — будут всегда тебя звать. Тут дело такое. Они же сами специалистов отбирают. А поди плохо — у них такое снабжение, что никакой кризис нипочем, и работу эту ты не потеряешь, и денег тебе не урежут. Они ж под Москвой ходят, им Москва все решает. Но ты сам подумай: какой может быть Интернет? Это четвертая секретность, даже не третья. В Интернете теперь, знаешь, все читают. У американцев вон, не то что у нас. Так что без рации никуда, все будет по рации. А так это любой школьник с айфона взломает. Они все сейчас взламывают, — и он говорил об этом еще минут десять.