Год рождения 1960 - Фёдор Стариков

китайцев обучали производству пороха. Мать рассказывала дома, что ей в ученики приставили трех молодых китайцев. «Смешные» — говорила она — «и беда короткие и худые. Не говорят, а мяучат. И недоедают похоже. Как мы во время войны…». Как она с ними объяснялась, непонятно. Но несколько месяцев подряд мать регулярно брала на работу что-нибудь съестное.

Году в шестьдесят седьмом, может чуть раньше, все китайцы разом из города исчезли. Мать довольно долго вспоминала их. Вспоминала с улыбкой.

— Знаешь, Фёдор, как по-китайски «хорошо»? Халасо.

А потом по радио и в газетах стали говорить об острове Даманском и о плохом Мао-Цзедуне. Мать уже не улыбалась. Наоборот, чертыхалась — «научили порох делать на свою голову».

Вот и получается, что лет с семи Андрей стал «маменькиным сынком». Мама его работала библиотекарем в заводском дворце культуры. Понятно, что дворец был имени Ленина. Раз дворец, значит имени Ленина, это же не клуб какой-нибудь.

Когда Фёдор побывал дома у Андрея в первый раз, главное, что его поразило — это количество книг. Простенькие открытые книжные полки занимали в большой комнате целую стену. Мама Андрея вроде бы была похожа на библиотекаршу, какой она на самом деле и была, или на учительницу из советских фильмов, но все-таки в ней было еще что-то, что отличало ее от этих типовых героинь. Много позже, уже после десятков и сотен прочитанных книг и просмотренных фильмов Фёдор нашел определение, которое, по его мнению, как никакое другое подходило для мамы Андрея — «тургеневская девушка». Правда, Фёдор немного переделал его — «тургеневская дама» все же было чуть точнее.

Как только Фёдор узнал, что такое на самом деле «интеллигент», мама Андрея стала для него олицетворением этого слова. Почему «на самом деле»? Потому что первоначально это слово для всех пацанов их двора носило презрительный оттенок. Тот, кто обходил лужу вместо того, чтобы прошлепать ее посередине, у кого на штанах или рубашке не было ни одной заплатки, кто не умел смачно сплюнуть сквозь дырку выпавшего переднего зуба — тот вел себя как «интеллигент». Даже выражение было устойчивое — «что, боишься замараться, антелигент?»

Что Андрей из интеллигентов стало понятно с первых его слов. Их, против пятерки из пятого дома, было только четверо, чтобы начать игру не хватало одного игрока. Андрей в чистой, аккуратно сидевшей на нем телогреечке, в голубоватого меха офицерской ушанке, видимо доставшейся ему от отца, слушал их разговоры, стоя за бортом хоккейной коробки.

— А вы не будете против, если я сыграю за вас? Клюшка у меня есть.

«Не будете против?…» Ясное дело, интеллигент! Но играл он здорово, И помимо «Ботаника» много лет спустя у Фёдора появилось еще одно слово, нет, не слово — словосочетание, которое в его памяти навсегда связалось с образом Андрея. Выражение это он первый раз услышал из какого-то хоккейного репортажа. Кажется, комментатор употребил его в отношении Игоря Ларионова, который для Фёдора был хоккеистом номер один.

— Какая культура паса — воскликнул комментатор.

«Культура паса!» Фёдор сразу связал это выражение с Андреем. Именно «культура паса», как бы ни странно звучали эти слова в отношении дворового игрока дворового хоккея.

В хоккей играли в сооруженной посреди двора между четырьмя панельными пятиэтажными домами коробке. Борта ее были сколочены из старых досок, оставшихся после сноса стоявших на этом месте деревянных полубараков. Лед в коробке заливали лишь время от времени, коньки были далеко не у всех и поэтому чаще всего играли в валенках, или точнее по аналогии с коньками, говорили — «на валенках». Валенки даже давали преимущество. Большинство тех, у кого коньки были, катались весьма посредственно, стояли на них неустойчиво, и в борьбе с тем, кто был на валенках, как правило, проигрывали. У Андрея были «снегурочки», которые сыромятными ремешками привязывались к тем же валенкам, Он стоял на коньках уверенно, умел красиво закладывать виражи, даже умудрялся на снегурочках ездить задом, что не получалось больше вообще ни у кого. Сам Андрей забивал немного, но умел отдать такой пас, что оставалось только подставить клюшку или бросить с ходу, не подлаживаясь, настолько удобными были эти пасы. Пожалуй, лучше Андрея играл только Аркашка Обухов, будущий чемпион мира среди юниоров. При всем притом хоккей не был страстью Андрея. Страстью его было радио.

Вероятно, эта страсть к радио передалась Андрею от отца, После его смерти в наследство Андрею досталось несколько самодельных радиоприемников, два больших чемодана с самыми разными лампами и радиодеталями и пара паяльников, причем один из них был немецкий трофейный, с красивой черной ручкой и изогнутой головкой. Все это добро до поры до времени лежало мертвым грузом. А где-то лет в 10 у них, у всей их компании начались, что называется, «поиски себя». Наверное, за год они все вместе успели походить на хоккей — в официальную хоккейную секцию строительного треста № 8, на футбол, на лыжи, на шахматы, а еще на станцию юных техников в фотокружок, в авиамодельный, в радиолюбительский. Постепенно все определились. Тольке Белкину необходимость регулярно посещать какие-либо занятия просто претила, он забросил все, и когда они не собирались компанией, он по большей части занимался в своем гараже ремонтом и совершенствованием купленного ему отцом с рук старого мопеда. Лева всерьез увлекся шахматами, Фёдор до самого окончания школы пробегал на лыжах. А Андрей остался в радиокружке.

Однажды, наверное, им было уже лет по тринадцать или четырнадцать, Фёдор как-то пришел к Андрею в гости. Вернее, его послала мать. Собрала большую авоську картошки, моркови, чего-то там еще и отправила.

— Сходи-ка, отнеси Зое Павловне.

Своего огорода у Петровских не было, овощи покупать им приходилось на рынке или в магазине, и мать Фёдора, да и их соседи частенько передавали Петровским через мальчишек плоды своих домохозяйств. Когда-то попробовали передать напрямую, но мать Андрея взять продукты наотрез отказалась. Тогда наладились делать это через мальчишек, а при встрече отвечали заученной заготовкой — «Зоя Павловна, так ведь остается, пропадет, а картошка и вовсе в погреб не влезает».

Матери Андрея дома не было, это Фёдор знал. С авоськой он всегда старался приходить, когда дома оставался один Андрей, чтобы избежать ненужных разговоров с Зоей Павловной про то, что «Ну зачем? И не надо». Андрей открыл дверь, но он торопился:

— Фёдор, давай быстро кидай все на кухню, пошли ко мне в комнату. У меня скоро сеанс!

Что за сеанс, какой сеанс? Сеанс это в кино. На письменном столе Андрея стоял большой старый радиоприемник,