Первые шаги по Тропе: Злой Котел - Николай Чадович

Вот именно, где… Да нигде! Пропали! Там, где недавно из травы торчали их долговязые фигуры, порхали грациозные стрекозы, которым даже такой ветер был нипочем.

Надо было, пока не поздно, бежать за подмогой в поселок, а главное, спасать Феру.

Я вернулся на место, едва не ставшее для меня самым счастливым во всем Ясмене и внезапно ощутил себя жертвой кораблекрушения, еще живой, но уже по самую макушку вросшей в полярный лед.

Девушка исчезла!

О том, что она вообще была когда-то здесь, свидетельствовало лишь разорванное ожерелье, подмигивающее мне всеми своими изумрудами.

Сзади вновь раздался стремительный шорох, на сей раз приближающийся, но еще прежде, чем обернуться на него, я краем зрения заметил какое-то движение справа от себя. Окружают, сволочи!

В такой ситуации нет ничего хуже, чем стоять столбом, и я несколько раз метнулся из стороны в сторону, надеясь сбить с толку своих пока еще невидимых противников.

Надежды, увы, не сбылись…

Меня облапили поперек груди, да так, что в глазах потемнело. У этого гада были прямо не руки, а кузнечные клещи (есть такие богатыри в горячих цехах, что им и стопудовые чушки не в тягость).

Нападавшие делали ставку на внезапность, а стало быть, не считали меня легкой добычей. И то верно – бывал я в переделках и покруче. На меня и удавку набрасывали, и пыльный мешок (пыль эта, между прочим, оказалась сильнодействующим наркотиком), и ловчую сеть, прочности которой могли бы позавидовать даже тенетники.

Трудно сражаться с противником, о котором ты не имеешь даже наглядного представления. Будь за моей спиной человек, горилла, тенетник или вещун, он уже давно лежал бы передо мною лапками кверху, но у этой твари, похоже, конечностей было больше, чем у спрута.

Кое-как извернувшись, я вцепился зубами в жесткую и вонючую плоть врага, осквернив тем самым свой рот, еще хранивший сладость девичьих губ.

Мы упали, но я с великим трудом вновь встал на ноги, словно иудейский народный герой Самсон, которому все было нипочем – и целое войско филистимлян, то бишь палестинцев, и голодный лев, и даже рушащиеся на голову обломки храма. Со стороны поселка уже спешили тенетники, и продержаться оставалось совсем недолго.

О, эти последние секунды, каждая из которых равна жизни! Мне заехали чем-то тяжелым в лобешник, и кровь залила глаза. Но я, оглохший и ослепший, продолжал отбиваться всем, чем только можно…

Лазаретов у тенетников не существовало. Если раненый не издыхал сразу, избегнув счастливой участи воссоединиться со Светочем, его предоставляли самому себе. И, как ни странно, большинство выживало – я видел тенетников, по которым как будто бы каток прокатился, а неподалеку от нас жил летун, чью голову, похоже, в свое время старательно обглодал какой-то местный хищник, оставивший в целости и сохранности только один-единственный глаз.

Крепкий народ, ничего не скажешь. Недаром их предки столько лет варились в Злом Котле. Заживает, как на собаке, – это сказано о тенетниках.

Меня врачевал вещун, отдававший предпочтение травяным настойкам и самодельным притираниям. Скорее всего, он понимал в этом деле не больше, чем средневековый алхимик в методе разделения изотопов, но пыль в глаза пускать умел, что, впрочем, для лекаря весьма немаловажно.

Принимаясь за очередной сеанс лечебной магии, он нараспев приговаривал:

– Вот трава семицвет, спасает от многих бед. А это корень дивнодара, весьма помогает от жара. Добавим лихолома пучок, чтоб не болел бочок. Плюнем туда два раза, чтобы отвязалась зараза. Все замешаем на змеином жире, самом пользительном средстве в мире…

Я не воспринимал никаких звуков, кроме тех, что гудели в моей крепко ушибленной голове, и вещуну приходилось общаться со мной на языке вредоносцев. Для этого слух был не нужен – смотри собеседнику в рот да читай по губам.

Как бы то ни было, но шарлатанские снадобья вещуна, его целебные слезы, орошавшие мои раны, и наспех придуманные заговоры помогали. Немало значило и то, что принято называть простым человеческим участием, пусть даже его проявляло существо, не имеющее к роду человеческому никакого отношения.

Не оставалось в стороне и яйцо, каким-то таинственным образом прознавшее о моем нездоровье. Когда наваливались приступы особенно злой боли, оно закатывалось мне за пазуху, и вскоре наступало облегчение.

Спустя недолгое время раны, ушибы и переломы (три пальца и пара ребер) благополучно зажили. Оставалась только глухота да глубокая депрессия, вызванная исчезновением Феры.

Несколько раз меня навещал Рябой, но я при его появлении демонстративно закрывал глаза и погружался в гробовое молчание. Отдуваться за нас обоих приходилось вещуну.

Такое поведение нельзя было назвать конструктивным. На сердитых, как говорится, воду возят, но ведь и меня можно понять. В конце концов это именно Рябой виноват в том, что все обернулось так неладно. Сначала подослал ко мне Феру, а потом не смог сберечь ее.

Но это было бы еще ладно, жизнь преподносит и не такие сюрпризы… Да только имелись у меня на сей счет кое-какие сомнения. Девушку якобы похитили вредоносцы, что подтверждалось массой улик. Но ведь я так и не смог разглядеть нападавших. Они старались держаться за моей спиной, а по лбу, наверное, саданули лишь для того, чтобы ослепить.

Зачем, спрашивается, такие предосторожности? Природная стеснительность? Опасения, что их опознают при следующей встрече? Глупости, злодеи вообще не могли заранее знать, на кого наткнутся!

Зато теперь, когда у меня силой отняли любимую игрушку, я был просто обязан воспылать к вредоносцам праведной ненавистью. На этой почве мои интересы смыкались с интересами тенетников. Ничего лучшего им и желать не приходилось. Рябой однажды сам проговорился, что предпочитает тех лазутчиков, которые служат не за страх, а за совесть.

Вполне возможно, что Фера вовсе не угодила в лапы вредоносцев (да и зачем она им нужна?), а преспокойно вернулась в свой Острог или продолжает отдыхать где-то здесь на лоне дикой природы, такой притягательной для ее натуры.

Но разве сейчас найдешь какие-нибудь концы? Ясмень большой, здесь можно спрятать все население китайской провинции Гуандун, а не только одну-единственную девчонку.

Вот ведь какая незадача! Только я успел раскрыть пасть на аппетитную приманку, а меня – рраз! – и подхватили подсачеком. Хитро придумано.

Внезапно меня посетила одна дельная мысль (голова, хоть и разбитая, продолжала соображать). Оказывается, есть способ проверить все мои подозрения. В поселке осталась вещица, с которой Фера вряд ли расстанется по доброй воле. Имеется в виду ее сундучок.

Как бы это выяснить…

Когда вещун, взявший за правило испытывать на себе действие всех снадобий (а мною сейчас употреблялись исключительно успокоительные средства), крепко уснул, положив голову на котомку, в которой обитало яйцо, я выполз из жилья наружу.