Нам здесь жить - Елена Геннадьевна Костюченко

Толя, и «с ним поговорите».

Крысолов отводит в сторону одного из оперативников. Разговаривают вполголоса, смеются.

Антон уже не орет: переключился на любимую тему — оружие.

— Приклад у живота с той стороны, разворачиваешь и стреляешь. А если без приклада…

— Нет автоматического оружия без приклада, — опер смотрит презрительно.

По лестнице поднимаются два мужика: «Мы родители. Поляков Станислав, 15 лет…»

— Вот там посмотрите, там упал один, — бросает опер.

С окаменевшими лицами мужики спускаются к шахтам. Скоро выходят — «не наш».

— А нож зачем? — спрашивает внимательный мент.

— Оборона.

— Главное, чтоб превышения не было, — советует.

Подъезжают «скорая» и МЧС. Идут к шахтам, рассматривают. Женщина-врач выходит покурить с операми: «Дыхание есть, сейчас поднимать будут».

Гоша скоро приходит в сознание. Называет имя, дату рождения. На вопросе «Что болит?» начинает плакать.

Гошу грузят на тканевые носилки. Из головы течет кровь, пачкает ткань. Несут в темноту коридоров к выходу. Обходят провалы по бокам коридора, спускают по переборкам.

«Как я упал? Как я упал? — начинает плакать Гоша. — Я здание знаю, я не мог, я здание знаю!»

Из темноты вылетает зареванный Тема: «Гоша, Гоша! Это мой друг! Уйдите, я сам понесу!» Один из оперов оттаскивает парня, бьет кулаком в скулу, и тот давится криком.

— Будешь еще мяукать?

— Нет.

— Все понял?

— Да.

У «скорой» обнаруживаются мамы. Бросаются на Антона:

— Это он, он держал моего сына! Загородил: «Никуда он с вами не пойдет, он никуда не пойдет, он мой друг». Ты сволочь! Где мой сын?

— Ты, сука католическая… — начинает Антон.

— Я православная!

— Да какая ты, блядь, православная?

Антону заламывают руки, кладут на капот, надевают наручники.

Мама объясняет любопытным прохожим:

— Я ему: «Миша, быром сюда». А там еще мелкая такая говорит мне: «Ты шлюха». Шалава малолетняя, убивать их…

— Заявление писать будете? — уточняет опер. — На этого?

— Буду писать, буду.

Нас сажают в машину с Темой. Пацан держится гордо, улыбается дерзко: «Я папе расскажу. Папа вам устроит». Прапорщик за рулем бесится.

Затормозив перед отделением, вытаскивает из машины Тему и бьет в грудь. У мальчика подкашиваются колени: «Я не могу дышать».

Тему втаскивают в отделение, бросают на лавку. Он пытается подняться, мамы, оказавшиеся рядом, хватают его за руки: «Успокойся, успокойся». Мальчик дышит ртом, слезы брызгают из глаз.

— Вы все будете извиняться!

Прапорщик наклоняется над ним, улыбается — и вдруг хватает за воротник, прижимается лбом к плачущей голове:

— Ты когда пугаешь, в глаза гляди, ублюдок. Смотри мне в глаза.

— Мой отец приедет… — начинает парень, зады хаясь.

Женщины зажимают ему рот ладонями:

— Ты мужчина. Молчи, терпи…

Прапорщик замечает мой внимательный взгляд, вытаскивает покурить.

— Прапорщик милиции Ананьев Женя. Ну, пишите на меня жалобу, чего. У меня пиздюк такой же. На него повлиять не могу, к сожалению. Если ему хоть что-то сказать, если с ними ласково, он на тебя смотрит как на говно. А так у него в голове хоть что-то отложится.

— Да до ста в год, — лениво говорит следак. — Как лето, мы каждый день там. Падают…

— Когда у тебя будут свои дети, когда ты их будешь бить, ты поймешь, — говорит Женя. — Ну, будешь на меня жалобу писать? Я к гражданке готовиться буду, 15 лет отслужил. Такого вот пиздюка вытаскиваешь, а он не дышит.

Компания тусит на остановке — Мага собирается ехать в травмпункт, провожают. Выпивка, смех — школьники радуются, что снова ушли от милиции.

— Жив? Ну, слава яйцам! — вопит Катя. — Второй чел за неделю в шахты! Кто следующий?

Йена, девушка Гоши, спокойна:

— Я никого не люблю. Но лучше бы это был Слем. Он мне такой говорит: «Не проводи экскурсии, одной пидовкой в здании будет меньше». Лучше бы он упал… С крыши — и прямо на голову.

— Или лучше бы его в ментовку забрали, — возражает Катя.

— Точно.

— И под ЧОПом, и под ментами, и под нами — всегда эти малолетки падали, — говорит Мага. — Тут ничего не сделаешь. — Она тоже абсолютно спокойна.

— Шаман, будь завтра в 12, — говорит Крысолов. — Мы сами попозже подойдем, а ты деньги с туристов собери.

— Хорошо.

Слем носится кругами, вопит:

— У меня травма сейчас. Год еще — и заживет. Год еще, девчонки, и все. Уйду отсюда. Сенсей снова меня будет по снегу босиком гонять.

Через 9 дней Слем умирает, упав в шахту лифта с девятого этажа.

Жизнь на обочине «Сапсана»

07.06.2010

Пока «Сапсаны» летают мимо станции Чуприяновки, баба Рая пасет коз. Она это делает уже 45 лет — прямо на насыпи, поросшей травой. Три козы — все Белки, два козленка — Зайчишка и Зайчонок. Козы то и дело спускаются прямо к рельсам.

— Да ты не волнуйся, я ж не дура. Я знаю, что за коз на рельсах штраф бывает. Но не в огороде мне их па сти? Они тоже не мешки мяса, хоть и с рогами. Они ученые у меня уже, — говорит баба Рая.

Автоматический голос предупреждает о прохождении скоростного поезда. Баба Рая стучит по земле клюкой.

— «Сапсан», Белка! «Сапсан» идет! Подымайся! «Сапсан»!

И козы действительно поднимаются выше и ждут, когда мимо мелькнет белый округлый поезд.

Электричка Москва — Клин

13 км от Москвы,

637 км до Санкт-Петербурга

В Химках стояли 40 минут на запасном пути. Люди сидели тихо, не возмущаясь. В окно даже не смотрели.

«Сапсан» пролетел за 4 секунды. Но электричка не тронулась — 10, 15, 20 минут.

Наконец дед с костылем крякнул и пошел к кнопке связи с машинистом. Нажал: «Когда поедем-то уже?»

«Сейчас поедем», — ответил машинист.

И электричка тронулась.

И тут люди начали смеяться: «Что ж раньше-то не сообразили!»

Редкино

133 км от Москвы,