Искушение богини - Паулина Гейдж

Прежде чем ответить, Сенмут положил котенка на траву, обхватил руками колени и перевел взгляд на недвижную гладь озера. Он не знал, для чего она позвала его сюда, и, хотя встреча их была довольно дружеской, результат был непредсказуем, поэтому он решил, что следует подбирать слова с осторожностью. Использовать расположение Хатшепсут в своих целях ему и в голову не приходило. Он только хотел узнать ее получше, ему казалось, что судьба нарочно свела их вместе и подарила ему еще одного друга. За нерушимым кастовым барьером, который на веки вечные разделил его и это золотое дитя, Сенмуту чудилась родственная душа, и потому говорить с ней ему было легко.

– Я исполнял свои обязанности в храме, как полагается хорошему жрецу, царевна.

– Скреб полы и бегал на посылках?

Он бросил быстрый взгляд на ее лицо, но не увидел в нем и тени злой насмешки.

– Да, верно.

– И что, ты собираешься заниматься этим до самой смерти или у тебя есть другие планы?

Она разглядывала его длинные тонкие пальцы, сплетенные на колене поверх льняной ткани, и широкие, прямые плечи. Его глаза под прямыми черными бровями были спокойны, и ей было хорошо рядом с ним, не то что рядом с Тутмосом, которого ей все время хотелось изводить и поддразнивать. «Насколько лучше, чем глупый надоедливый Тутмос, он справился бы с копьем и колесницей», – подумалось ей.

Он снова взглянул на нее, но на этот раз она не улыбалась.

– У меня, как и у всякого человека, царевна, есть мечта, тайная мечта, ничего общего не имеющая с реальностью.

– Верно. Но я слышала, что сильный телом и духом мужчина может превратить свою мечту в реальность, если захочет, конечно.

– Я еще не мужчина, благородная.

Эти слова объясняли все и ничего. Сенмут, получивший воспитание у жрецов, был не чужд дипломатии.

Вздохнув, она посадила своего котенка назад в корзинку.

Думая, что встреча окончена, он сделал движение, чтобы подняться, но она положила ладонь ему на голую руку, отчего он так и подпрыгнул на месте.

– Ты знаешь, что я теперь царевич короны? – спросила она тихо.

Он склонил голову:

– Да, ваше высочество, и это большое счастье для Египта. Бения, когда ему сообщили новость, как обычно, расхохотался. «Подожди, вот умрет фараон, – заливался он, – тогда и увидим, кто унаследует трон Гора. Голову на отсечение даю, это будет кто угодно, но не голенастая девчонка, какая бы она ни была хорошенькая». Сенмут согласился с ним, хотя и более сдержанно. Но теперь он не был уверен в правоте друга.

– Я должна отблагодарить тебя за услугу, которую ты мне оказал, жрец, и я хочу сделать это сейчас. Мой отец пообещал, что я получу все, о чем попрошу, и я хочу подарить что-нибудь тебе. – Она посмотрела на него озабоченно. – Ты ведь не откажешься?

– Ваше высочество, вы ничего мне не должны. Я сделал только то, что предписывал мне мой долг, и ничего более. Но если вы считаете, что исполнение долга заслуживает награды, то я не откажусь ее принять.

– Какие прекрасные слова! – беззлобно усмехнулась она. – Тогда думай. Чего тебе больше всего хочется?

Сенмут проследил глазами за парой лебедей, которые проплыли мимо. Он видел, как чайки описывали круги над озером, как куропатки мелькали в траве, как праздно болтали две женщины. Он слышал легкое дыхание царевны и краем глаза видел, как легкий ветерок треплет край ее тонкого, словно паутинка, одеяния. Но все это словно исчезло в следующую секунду, когда давно лелеемая, раздирающая душу мечта поднялась во весь рост и затопила все. У него вдруг возникло очень отчетливое чувство, точно какая-то невидимая рука разом отдернула полог, за которым скрывались его мечты, надежды, ночные мучительные сны, и показала их его застывшему в изумлении разуму. Он вспомнил о своем отце, Камесе, который и не хотел для сына иной доли, чем спокойная жизнь в полной безвестности, и о филархе, который страдал желудочными болями и вечно ныл; но прежде всего ему вспомнился фараон – гигант, на котором держится все.

«Я знаю, чего хочу, – уверенно решил он, – а еще я знаю, что не зря ждал все эти годы и отказывался от всего остального». Он опустился перед Хатшепсут на колени:

– Ваше высочество, больше всего на свете я хочу изучать архитектуру под началом великого Инени. В этом и только в этом мое желание.

Она надула губки:

– И ты не хочешь красивый дом?

– Нет.

– А как насчет земли? Пары жен? Хорошего имения? Он расхохотался, громко, с облегчением, от души.

– Нет, нет и нет! Я хочу быть только архитектором, пусть даже совсем незначительным. Я еще не знаю, получится ли из меня хороший архитектор, но я должен это выяснить! Вы понимаете меня, ваше высочество?

Хатшепсут надменно вскинула голову:

– Ты говоришь совсем как моя дорогая покойница, Осирис-Неферу. Она вечно спрашивала меня, понимаю я ее или нет, и, должна сказать, иногда от ее слов мне бывало так скучно, что и пытаться не хотелось. И все же, – она взяла его руку, и его пальцы непроизвольно сомкнулись вокруг ее ладони, – мне кажется, я понимаю. Я сделала твою мечту короче, правда?

Он наклонился и поцеловал ее ладошку.

– О да, – горячо откликнулся он, – на целую жизнь! Она высвободила свою руку, встала и хлопнула в ладоши, призывая служанок.

– Ты уверен? – с нажимом повторила она.

– Совершенно уверен.

– Тогда я поговорю с отцом, а он поговорит с Инени, этим злым, сварливым старикашкой, которому вовсе не нужен новый ученик, и тогда ты будешь счастлив. Я тебе приказываю!

Сенмут нагнулся и подобрал с земли котенка, который сонно запротестовал.

– Возьми корзину! – приказала Хатшепсут Нозме.

И они ушли, оставив Тийи собирать подушки и сворачивать циновку. И только оставшись один, оцепеневший от радости, Сенмут понял, что царевна даже не стала ждать, когда он воздаст ей все положенные почести.

В тот вечер за обедом Тутмос посадил дочь рядом с собой, чтобы она рассказала ему о встрече. Вся эта эскапада сильно его забавляла, и он слушал внимательно. Когда она сказала ему, чего хочет этот наглый выскочка-прислужник, фараон взревел от смеха напополам с яростью. Вся компания с тревогой обернулась к нему, но он проорал музыкантам, чтобы они не останавливались, а сам послал гонца в дом Инени.

Хатшепсут была вне себя. Приставая с расспросами, отец не давал ей поесть, и еда на ее тарелке остывала.

Наконец явился Инени, как всегда безукоризненно одетый и совершенно спокойный, несмотря на то что властный императорский призыв оторвал его от обеда из пяти блюд и новых танцовщиц. Инени был высок ростом, выше многих, и все еще строен, хотя ему уже перевалило за шестьдесят. Его орлиный нос нависал над узкими, плотно сжатыми губами, голова, вся в невероятных шишках и впадинах, была обрита. Парик он презирал. Если бы не случайные искорки лукавства в серых глазах, его лицо могло бы показаться суровым и жестким. Но он умел посмеяться когда нужно, а жизнелюбие избавляло его от мук гениальности.