Кошачьи язычки - Мария Элизабет Штрауб

Нора сделала возмущенное лицо, став ужасно похожей на свою мать.

— Я тебя не понимаю, — сказала она. — Если тебе не нравится то, что предлагаю я, ты можешь не соглашаться. Но только объясни по возможности четко, чего ты сама хочешь.

Ни дать ни взять, заговорила старуха Тидьен. Тот же самоуверенный тон, способный довести меня до бешенства. С каким наслаждением я сейчас бросила бы ей правду в лицо, только чтобы увидеть, как с него сползет это выражение оскорбленной невинности. Да, получилась бы классная сцена! Возмездие за двадцать лет молчания, фейерверк, блистательный спектакль, мировая премьера! Но нет, Додо, держи язык за зубами, наслаждайся своим триумфом про себя, хватит с тебя и того, что ты знаешь — он твой.

— Может, нам просто пройтись? Хочешь? — Она — само понимание. — Или, может, тебе надо просто побыть одной? Я это пойму. Тебе не нужно притворяться, ты знаешь.

Ха-ха! «Ты знаешь». Я знаю больше, чем ты думаешь. Например, знаю, почему Ахим переметнулся к тебе. Из-за денег, естественно. Ну хорошо, не только из-за денег, но в первую очередь все-таки из-за них. В этом отношении ты оказалась прекрасной партией. У тебя же был Папашка, а у него — ну надо же, какое совпадение! — собственные конторы плюс умение вытрясать бабки из клиентов, в том числе из моей Ма. Он отлично знал ситуацию, что она годами откладывала гроши, чтобы накопить нужную сумму, но ничем ей не помог — с какой стати! А ты не могла замолвить за нее словечко? Или ты не видела, как она вкалывает, чтобы оплатить развод? Но для Норы Тидьен это слишком презренная тема — деньги! Ладно, не будем об этом. Но все же какова штучка! Крадет у лучшей подруги парня, а через двадцать лет тычет ей в глаза свое притворное: «Ты знаешь»!

Надо набраться выдержки, иначе весь день полетит коту под хвост. «Take it easy,[17]Нора», — бросила я и принялась мять сигарету, пока от одного запаха табака мне не сделалось совсем плохо.

— Я не думала ничего такого, — сказала я. — Наверное, вчера слишком много выпила. Голова болит. Мне надо на свежий воздух — и все будет о’кей.

Нора

Маленькое недоразумение за завтраком — слава богу — уладилось. Я винила в нем себя — мне ведь известно, что Додо по утрам всегда такая, надо было просто оставить ее в покое. Клянусь, завтра буду вести себя иначе.

Под мягким осенним солнцем мы пошли по Минневатер. Додо взяла меня под руку, ей опять хорошо и весело, смена настроения всегда происходит у нее неожиданно. Я наслаждалась прогулкой всеми пятью чувствами. Как красиво устлали дорожку опавшие листья, как славно они шелестят под ногами! Может быть, в следующей жизни я приду на землю растением и каждую осень буду сбрасывать платье… Или стану деревом, и влюбленные пары будут вырезать на моей коре сердца со своими инициалами, а потом, когда состарятся и поседеют, опять придут ко мне и будут с тоской вспоминать весну своей любви, когда все казалось новым и сулило так много и они не знали и не хотели знать, что впереди их ждут трудности, ссоры, унижения и болезни.

Клер сегодня выглядела намного свежее и обращала гораздо больше внимания на то, что происходит вокруг. Она остановилась посмотреть на уток, которые садились на пруд, как маленькие гидросамолеты, — не помню, чтобы раньше она так интересовалась утками.

Додо принялась вслух читать путеводитель, изображая иностранный акцент. Она устроила нам настоящее маленькое представление. Она всегда умела нас рассмешить, еще в школе была кем-то вроде клоуна, а мы ловили каждое ее слово. У нее куча талантов, жалко, что ни один из них она не реализовала. Я часто думаю о том, что она могла бы стать актрисой, с ее обаянием и темпераментом она с легкостью заткнула бы за пояс саму Ирис Бербен, но ей не хватает целеустремленности и у нее плохо с дисциплиной.

Что вышло бы, если бы Ахим женился на ней, а не на мне? Жизнь, которой мы с ним живем вот уже двадцать лет, ей наверняка не понравилась бы — слишком скучно, вокруг нее все непременно должны танцевать. А как она отнеслась бы к родителям Ахима? Нет, ей ни в коем случае нельзя было знакомиться со старыми Клюге. Они никогда не смогли бы найти общий язык.

«Их зовут так же, как Хонекеров, — предупредил Ахим, когда в первый раз привел меня к себе на воскресный обед, — Марго и Эрих». Я, конечно, рассмеялась, и он подхватил мой смех, хотя понимал, что ему предстоит чертовски тяжелое испытание. Он ведь уже познакомился с моими родителями, убедился в их гостеприимстве и боялся, что разница между его и моей семьей произведет на меня впечатление шока.

Он долго откладывал встречу. Мы уже много недель были обручены (скромно отпраздновали помолвку у нас дома, в узком кругу, совершенно entre nous[18]), когда он наконец решился представить меня отцу с матерью, и то лишь потому, что Папашка начал беспокоиться и постоянно об этом спрашивал. Моих родителей удивляло, почему Ахим не торопится нас познакомить.

Сразу после окончания школы он ушел из дома и снял комнатушку в Альтоне. Дома он заниматься не мог, говорил, ему не хватало места и тишины. Но только в то воскресенье я поняла, что он имел в виду. Они жили по другую сторону Эльбы, в Вильгельсмбурге, в той части города, где я никогда раньше не бывала. Наш собственный дом — так его мать называла это маленькое нелепое строение, похожее на крольчатник. Она унаследовала его от отца, и внутри нашего дома оно уместилось бы раз пять. Участок — узкая полоска земли с парой растрепанных ягодных кустов и чучелом из старых занавесок — отпугивать птиц. Фасад цвета засохшей горчицы, хоть и только что покрашенный, темно-коричневые рамы, криво висящие на ржавых петлях. Я постаралась не подать виду, в каком я ужасе. Скажи мне тогда Ахим, что он подкидыш, я бы ему поверила. И мне бы полегчало.

И внутри оказалось не лучше. Здесь явно ничего не менялось с 50-х годов: старый камин, рассохшиеся подоконники, правда, занавески легкие, воздушные. И повсюду пластик. Зеленый и коричневый. И вязанные крючком салфетки. Марго, моя будущая свекровь, встретила нас в коридоре. Мы еще и позвонить не успели, как она распахнула дверь, и я про себя воскликнула: «О боже!»

Она уже тогда была страшно толстой, страдала одышкой и по лестнице поднималась как паровой локомотив. Она повела нас на кухню, где был накрыт стол. Она расстаралась с сервировкой: белая скатерть, бумажные салфетки, цветы, даже свечка, Ахим, конечно, ее заранее предупредил. Они оба тщательно принарядились, мой свекор in spe[19]нацепил на желтую канареечную рубашку галстук цвета красного вина. И оба жутко нервничали. Еще бы, я была завидной партией — девушка из хорошего дома, для их единственного сына — шанс, о котором можно только мечтать, путь в мир богатства, наверняка они рассуждали именно так и стремились произвести благоприятное впечатление. Но в то же время они не могли не видеть, что Ахим стесняется их и чувствует себя неловко. Марго принесла суп и села за стол, Ахим резко прошипел ей: «Фартук!» Она вздрогнула, быстро встала, сдернула с себя фартук и тут же запачкала блузку, после чего полчаса сгорала от смущения.