Умирая в себе. Книга черепов - Роберт Силверберг

«Дорогая миссис Хемингуэй! Позвольте мне присоединиться к словам многих тысяч тысяч, выражающих печаль по поводу смерти вашего мужа. Смелость, проявленная им в жизненной ситуации, которая стала невыносимой, пример для каждого из нас, кто…»

«Уважаемый доктор Бубер!»

«Уважаемый профессор Тойнби!»

«Уважаемый президент Неру!»

«Уважаемый мистер Паунд! Весь цивилизованный мир радуется вместе с вами по поводу снятия с вас этого преступного и несправедливого обвинения, которое…»

«Уважаемый лорд Рассел!..», «Уважаемый секретарь Хрущев!..», «Уважаемый м. Мальро!.. уважаемый… уважаемый… уважаемый…» Примечательная коллекция, согласитесь. Со столь же запоминающимися ответами: «Может быть, вы правы» – такое писали. «Я благодарен за ваш интерес ко мне» – и это писали. «Недостаток времени не позволяет мне подробно отвечать на все письма, но можете быть уверены, что ваши предложения будут внимательно рассмотрены» – это тоже писали. «Клопа ему в постель, этому ублюдку». В общем, бывало всякое.

К несчастью, у нас нет воображаемых писем, которые Селиг диктовал сам себе, но никогда и никуда не посылал, например:

«Уважаемый мистер Кьеркегор!

Я совершенно согласен с вашим замечательным утверждением, где вы говорите, что всемогущество Бога – абсурд, и объясняете далее: «Абсурд – это не такой фактор, который может быть отвергнут без надлежащего компаса понимания; он не тождествен невозможному, неожиданному, непредвиденному». В моих опытах с абсурдным…»

«Уважаемый мистер Шекспир!

Как удачно вы сказали: «Любовь не есть любовь, когда она колышется под ветром иль клонится пред лезвием серпа». Ваш сонет, однако, ставит вопрос: «Если любовь не любовь, то что же такое это чувство близости, которое может быть так абсурдно и неожиданно разрушено мелочами?» Если вы можете представить себе какие-либо иные существенные правила взаимоотношений людей, которые…»

Поскольку подобные послания возникали под влиянием момента и их часто невозможно объяснить, у нас нет удовлетворительного критерия оценки такого рода писем. Селиг создавал их иногда по сотне в час. «Дорогой судья Холмс! В «Саутерн Пасифик Ко. Йенсен. 244, США. 205, 221 /1917/ вы пишете: «Я распознаю без промедления, что судьи делают и что они должны делать, но они могут делать это только между делом, поскольку они ограничены молярным и молекулярным движением». Эта великолепная метафора мне не совсем ясна. Я должен признаться, что…»

«Дорогой мистер Селий!

В настоящее время мир болен. Если бы я был врачом и вы спрашивали бы моего совета, я должен был бы ответить: «Творите молчание!»

Искренне ваш Серен Кьеркегор.

(1813–1855)»

И еще там есть три папки с толстыми картонными обложками цвета беж. Они не предназначены для публичного осмотра, поскольку в них хранятся письма личного свойства. По условиям нашего соглашения с «Фондом Дэвида Селига», мне запрещено цитировать их, но можно пересказывать. Это его письма девушкам, а иногда и ему от девушек, которых он любил или хотел любить. Самое раннее датировано 1950 годом, на нем написано большими красными буквами: «НЕ ОТПРАВЛЕНО». «Дорогая Беверли» – так оно начинается, в нем в избытке откровенных рисунков, сюжеты которых подсказаны подростку его необузданным воображением. Что вы можете рассказать нам об этой Беверли, Селиг? Ну, она была низенькой, миловидной, всегда в хорошем настроении, у нее были веснушки, пышная прическа. В классе биологии она сидела прямо передо мной. Кроме того, у нее была сестра-близнец Эстелла, полная противоположность Беверли в силу какой-то прихоти генетики, хмурая и плоская, в отличие от своей полногрудой сестры. Возможно, из-за этого она и была такой хмурой. Эстелле я нравился, может быть, она и не отказалась бы переспать со мной, что доставило бы мне в мои 15 лет бездну удовольствия, но я ее презирал. Мне она представлялась прыщавой, неумелой пародией на мою любимую Беверли. Пока мисс Мюллер, наша учительница, бормотала про митоз и хромосомы, я бесцеремонно, «босиком» разгуливал по мозгу Беверли. Она же склонна была все свои цветочки и ягодки подарить Виктору Шлитцу, крупному, костлявому, зеленоглазому и рыжему парню, который сидел рядом с ней. За один заход в мозг Беверли я узнавал массу подробностей о сексе, потому что по утрам она была полна переживаний 12-часовой давности, бурно изучая все детали своих вечерних приключений с Виктором. Я не ревновал ее к нему. Он был красивым и самоуверенным парнем, вполне достойным ее, а я отчаянно трусил, чтобы залезть под юбку хоть к какой-нибудь девице. Так что я тайно ездил «зайцем» на этом романе, воображая, что повторяю с Беверли все штуки, которые проделывал Виктор. И продолжалось это до тех пор, пока я не вошел в ее голову поглубже и не узнал, что для нее я всего лишь забавный гномик, коротышка, шут, чудак. Как же выделиться в таких обстоятельствах? И я написал то письмо, изобразив в подробностях все, что они с Виктором вытворяли, приписав в заключение: «Тебя не удивляет, откуда я все это знаю? Ха, ха, ха!» Подразумевалось, что я некий супермен, способный проникать в интимные тайны женской души. Я уповал на то, что она сразу же упадет в мои объятия в трепетном обмороке, но по зрелому размышлению пришел к выводу, что скорее она сочтет меня сумасшедшим или же в обоих случаях отвернется от меня окончательно. Так я и не отправил того письма. Прочла его не Беверли, а моя мать, прочла и положила на место, не посмев мне что-нибудь сказать. Я заглянул в тот вечер в ее мысли. Была ли она возмущена или шокирована? Да, была, но вместе с тем и гордилась, что мальчик ее уже стал мужчиной, даже пишет непристойные письма хорошеньким девочкам. Подумайте, мой сынишка дорос до порнографии!

Большая часть писем в той папке была написана между 1954 и 1958 годами. Последнее датировано осенью 1974 года. После того Селиг начал все дальше и дальше отходить от человеческой расы. Он перестал писать письма, только составлял их в уме. Не знаю, сколько девушек представлено в этой папке, но, должно быть, совсем немного. Обычно отношения у Селига были поверхностные. Он, как вы знаете, никогда не был женат и даже не собирался. С теми, кого он любил глубоко и искренне, как Беверли, он не отваживался на что-либо серьезное, а тех, кого подбирал на вечерок, говоря, что любит их, попросту обманывал. Время от времени он использовал свой особенный дар, чтобы повлиять на сексуальность женщин, чаще такое бывало в возрасте 25 лет. Но он не очень гордился успехами этого периода. И вы хотите читать эти письма, вы, вонючие шпионы? Нет, не хотите? Вы не хотите взять их в свои лапы? И вообще, зачем я привел вас сюда? Зачем допустил к моим книгам и снимкам, зачем разрешил копаться в моем грязном белье и в мусорном ведре?

Должно быть, от меня ускользает мое Я. Изоляция душит меня. Окна закрыты, но я открою хотя бы дверь. Мне нужно, чтобы вы поддержали мое ощущение реальности, заглянув в мою жизнь, во все ее разрозненные детали, убедились, что я реален, я существую, я страдаю, у меня есть прошлое, даже если и нет будущего. Так что вы можете уйти отсюда со словами: «Да, я знаю Дэвида Селига, действительно, хорошо его знаю». Но это не значит, что я обязан показать вам все. О, вот письмо к Эми! К Эми, которая освободила меня от моей тухлой невинности весной 1953 года. Хотите узнать эту историю? В самом первом опыте есть непреодолимое обаяние. Ладно уж, расскажу. Не хочу спорить с вами, хотя рассказывать нечего. Значит, я вставил ей и кончил, а она – нет; вот как это было, а если вы хотите знать все остальное: кто она была и как я ее соблазнил, придумывайте подробности сами. Где она сейчас? Эми умерла. Как вам это понравится? Первая моя девушка, и я уже пережил ее. Она погибла в автокатастрофе, и муж ее позвонил мне, потому что знал, я был ее другом. Он пребывал в шоке, так как полиция вызвала его опознать тело, а Эми действительно была раздавлена, искромсана, растерзана. «Как существо с другой планеты, вот как она выглядела», – сказал он мне. Ее выбросило через ветровое стекло прямо в дерево у обочины. А я сказал: «Эми была первой девушкой, с которой я спал». И он начал утешать меня, он утешал меня, а я-то повел себя как садист.