Освобожденный Франкенштейн - Брайан У. Олдисс

Я заметил, что упавший потихоньку поднимается на ноги, и попытался вырваться и убежать. Но было поздно. Споткнувшись о подставленную подножку, я упал. Извиваясь на земле, я щедро раздавал во все стороны отчаянные удары своим суком, целя в лодыжки, но был теперь уже в их власти. Сначала они пинали меня под ребра, потом стали бить по голове.

Далее думать не приходилось, что я могу пошевельнуть хоть одним мускулом. Однако мне удалось открыть свой единственный здоровый глаз. Огонь угас, хотя несколько ветвей еще светились раскаленными углями. Кто-то беззаботно встал прямо посреди головешек, будто вовсе не заботясь, что сделает жар с его плотью. Мне были видны только ноги до колен, и казались они гигантскими. Икры неуклюже обтягивали гетры.

Движимый инстинктом самосохранения, я бессильно поднял руку, чтобы отвести удар, но рука тут же упала, будто не желая иметь ничего общего с этой идеей. Я видел свою лежащую ладонью вверх кисть, и мне казалось, что она далеко-далеко от меня. Огромные, испещренные шрамами ручищи засунули что-то мне в руку, ко мне обратился голос.

Много позже я напряг память, и мне показалось, что я услышал произнесенные глубоким, меланхолическим тоном слова: "Вот, собрат-отщепенец, коль угодно року, чтобы дожил ты до утра, почерпни сил у того, кому это не суждено ". Или что-то еще в этом духе — наверняка я запомнил только старомодный оборот «коль угодно року…».

Потом огромная фигура исчезла, поглощенная, стоило ей повернуться, клубящейся тьмой. Б свою собственную ночь провалились и все мои чувства.

Когда я очнулся, оказалось, что я еще жив. С трудом усевшись, я единственным здоровым глазом огляделся вокруг. Огонь угас, разве что где-то еще тлел уголек, конечности мои казались совершенно безжизненными. И однако же я знал, что сумею кое-как подняться на ноги и насобирать новой растопки.

Я чувствовал себя получше и живо ощущал, как у меня сосет под ложечкой.

Тут мне пришло в голову посмотреть на землю рядом с собой, мне припомнился странный — было ли это на самом деле? — ночной визит. Посреди вытоптанной площадки лежал мертвый заяц со свернутой шеей. Кто-то принес мне еду — которой было «не суждено дожить до утра».

Некто или нечто проявило ко мне сострадание…

Мозг мой пребывал по-прежнему в оцепенении, но сам я начал потихоньку действовать, мои поначалу немощные движения становились увереннее по мере поисков топлива для нового костра. Несказанно приободрило меня зрелище бодро заплясавших языков пламени. Помахав руками, я отчасти восстановил кровообращение в своем онемевшем теле, приложил снег к разбитому лицу, чтобы утолить жажду, запихал снег себе в рот. В конце концов мне хватило сил, чтобы разодрать зайца на части, насадить его куски на палки и засунуть их в пламя разгоревшегося костра.

До чего восхитительно они пахли, пока, шипя и потрескивая, жарились в огне! Пожалуй, именно запах и вкус убедили меня, что я по-прежнему Джо

Боденленд и мне по-прежнему суждено тянуть свою лямку среди живых.

Снег прекратился, но стужа, как и раньше, стояла лютая. Я решил что-либо предпринять, пока на это способен, в надежде найти какую-то помощь и по возможности убежище. Решение это было в равной степени и рассудочным, и инстинктивным — мысль пока была мне не по плечу. На самом деле распад моей старой личности в очередной раз шагнул далеко вперед. Теперь я был просто и безлично каким-то человеком, сражающимся со стихиями.

Бредя куда глаза глядят, я в конце концов наткнулся на бревенчатую хижину, построенную на поляне в покрывавшем эту часть горы лесу.

Нетронутый белоснежный сугроб, наметенный у самой двери избушки, убедил меня, что никто сюда за последнее время не наведывался. Расчистив снег, я сумел войти внутрь.

Там оказалось самое необходимое: огромная медвежья шкура, очаг, немного дров для растопки, колун и даже подвешенные к стропилам зачерствевшие чесночные колбаски. Просто роскошь! В углу висело распятие, под которым лежала Библия.

Я пробыл там три дня, пока снег не начал таять, срываясь большущими каплями с невысокой крыши. К этому времени я вполне оправился телом, вновь обрел зрение мой затекший глаз.

Превзойдя сам себя в попытках почиститься, я покинул хижину и отправился вниз по склону, в направлении, как я надеялся, Женевы. Мои потуги вновь выглядеть как нормальное человеческое существо оказались, очевидно, не слишком успешными — по пути я наткнулся на человека, склонившегося, чтобы напиться, над узеньким ручьем. Увидев меня, он подскочил на месте и с криками ужаса скрылся в кустах!

Теперь, когда мои мыслительные процессы опять вошли в свою колею, мне не терпелось разобраться, что за жуткая катастрофа обрушилась на эту часть света. Мне оставалось только предположить, что развал пространства — времени в мою эпоху медленно распространялся во все стороны от источника, словно этакое кровавое пятно, расползающееся по старой простыне, угрожая цельности многих глубинных его слоев. Эта идея повлекла за собой образ некоего постепенного разрушения всей ткани истории — до тех пор пока на некотором этапе разрыв всерьез не вступит во взаимодействие с созидательными эволюционными процессами. И тогда в далеком прошлом, например, в туманном Пермском периоде, им может быть нанесен достаточный урон, чтобы дальнейшее развитие жизни на Земле приостановилось. Это, конечно же, была слишком мрачная картина. Возможно, временные сдвиги в мою эпоху уже пошли на убыль.

Не исключено, что здешние повреждения — последний затихающий отголосок, перед тем как ткань пространства — времени окажется вновь подштопана.

Как бы ни обстояло дело с пространством, у меня были основания полагать, что перемещения во времени вряд ли оказались очень существенными.

Ибо что могло посетить меня в час моей глубочайшей слабости и снабдить меня пищей, как не проклятое творение Франкенштейна? И, если так оно и было, значит, драма воздаяния явно еще не разыграна до конца. Самое позднее, стояла зима 1817-го, разве нет?

Скоро я смогу это проверить. А пока по крайней мере одно казалось несомненным. Если я повстречался с Франкенштейновым чудовищем, значит, и его творец находится где-то неподалеку. Уж к нему-то я во всяком случае могу обратиться за помощью. Он просто обязан оказать мне некоторое содействие, зная, что я обладаю определенной информацией, которая поможет ему в преследовании его порождения.

Посему первым делом мне стоит его разыскать. Постаравшись не столкнуться кое с кем из его домочадцев…

Так рациональный ум строит свои рациональные планы. Ну а потом я добрался наконец до скалистого выступа, с которого любовался недавно

Женевой, и там меня постигло потрясение.

Город был на месте, в этом не могло быть никаких сомнений, но озеро исчезло — и то же относилось к возвышавшейся когда-то за ним Юре!

Вместо озера взгляд мой остановился на поросшей кустарником изрезанной пустоши. Там и сям пробивались жалкие деревца или же колючие кустарники, вдалеке поблескивало белое пятно — не то песок, не то снег; в остальном же среди всей округи нельзя было отыскать ни одной точки, которая могла бы привлечь глаз. Ни дорог, ни селений, буквально ни единого строения, ни намека на какое-то животное. Лишь глубоко и далеко прорезало почву русло какой-то реки, но ничто не свидетельствовало, что когда-то здесь было озеро — или ступала нога человека.