Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян

Из всех детей Столыпиных сильно пострадала только она. Страдания её были ужасны. От её крика, безнадёжного, раздирающего душу, мороз подирал по коже.

Врачи объяснили, что первые минуты она находилась в шоке, не чувствовала боли, а потом, придя в сознание, ощущала боль постоянно.

— Крик раненой дочери стоит у меня в ушах…

Столыпин признался Крыжановскому, преданному ему человеку на должности товарища министра внутренних дел, интеллигентнейшему, умному и мягкому другу, что этот крик сопровождает его всюду, не умолкая, словно кто-то хочет, чтобы он всегда помнил, сколько крови пролито в стране и сколько её будет пролито, если не принять резких и серьёзных мер.

— Можно ли прощать этих террористов? — спрашивал он Крыжановского. — У меня перед глазами не только моя дочь, но и тот бедный мальчик, которого привёл на приём отец. Чем он был виноват, что они его убили? Кто должен их судить за преступления и кто может их прощать?

Лишь к вечеру всё стихло. Раненых развезли по больницам, трупы убрали.

Наташу и остальных детей, пострадавших во время взрыва, поместили в клинику доктора Калмайера, которая была к даче ближе других медицинских учреждений. Когда Пётр Аркадьевич приехал в клинику, его ничем обрадовать не могли.

— Как Наташа?

— Плохо, — ответили врачи после консилиума. — Грозит ампутация.

— Но, может быть, обойдётся? — молил Пётр Аркадьевич ведущего хирурга.

— Спасти девочку удастся только в том случае, если проведём операцию не позже сегодняшнего вечера, — было его мнение.

Пригласили известного лейб-хирурга Павлова. Он согласился с коллегами, никаких других соображений не высказал.

Пётр Аркадьевич попросил отложить операцию до утра, авось девочке станет лучше…

— Утром может быть поздно, — предупредили врачи.

Родители не спали всю ночь. Они надеялись на чудо. Столыпин сказал жене: «Лучше бы пострадал я, чем Наташа». Это была правда. Он хотел, чтобы все беды, обрушившиеся на его чадо, достались бы только ему, а не невинному существу, которое он любил так же горячо, как и остальных своих детей.

Утром профессор Греков сделал утешительный вывод:

— Возможно, ноги у Наташи и сохраним, но она будет калекой…

— Неужели ни одного шанса?… — не уступал Столыпин.

— Если и есть, то один из тысячи, поверьте мне.

— Будем надеяться на него. Всё же шанс есть!

От ампутации отказались.

Наташе повезло. Ей выпал один-единственный шанс из тысячи, о котором говорил уважаемый профессор.

Те дни были самыми трудными в жизни Столыпина. Он переживал за детей. Ужас при мысли, что дочь останется калекой, страх за сына, который получил сотрясение мозга, что могло сказаться на его умственном развитии, не давали покоя. Из больниц приходили печальные известия: умер то один раненый, то другой.

Он понимал, что трагедия произошла только из-за него и в крови и слезах и в мучениях невинных людей виноват только он один.

Когда на твоей душе искалеченные судьбы других, жизнь становится невыносимой.

Здоровых детей и прислугу в тот же вечер перевезли в дом на Фонтанке, в новый красивый дом. Стали устраиваться. Девушки из прислуги просили их отпустить, некоторые бились в истерике, боялись новых покушений.

Лишь старый верный Казимир сохранял спокойствие.

— Что ж, Казимир, наверное, и вы захотите уйти от нас? — спросила старшая дочь Столыпина.

— Нет, Мария Петровна, куда Пётр Аркадьевич и Ольга Борисовна, туда и я. Я их никогда не оставлю.

Казимир доказал свою верность не только тем, что не растерялся после взрыва. Он спас шкатулку с семейными драгоценностями, в которой хранились бриллианты Ольги Борисовны. Оказав помощь Марии, он пробрался под обломками в спальню Столыпиных и, разыскав заветный ящичек, выкинул его через окно в кусты, а затем, спустившись в сад, достал и отдал Ольге Борисовне.

Позже Столыпин сказал Крыжановскому, что все футляры, где хранились их семейные драгоценности, были пусты. Кто-то аккуратно опустошил их.

— Сразу же после взрыва я увидел странное явление. Когда пробегал в переднюю, то видел каких-то людей в синих блузах, копавшихся у моего туалетного столика. У меня не было времени да и мысли, чтобы их окликнуть. Я думал только о детях…

— Но как воры могли так быстро оказаться в вашей спальне? — удивился Крыжановский.

— Не знаю. Конечно, они не приехали вместе с террористами, а прибежали после взрыва. Но цель их состояла не в том, чтобы спасти людей, а в том, чтобы поживиться на чужом горе.

— Такова, в сущности, людская натура: если есть возможность прибрать чужое, многие это делают с лёгкостью. Ни один закон их не остановит.

— Если у человека нет совести и чести, он легко поддаётся искушению, — согласился Столыпин.

О своих потерянных драгоценностях он не сожалел, а вот о Марииных вздохнул — они старшей дочери достались от бабушки. То были драгоценности семейные, родовые.

— Все их отдал бы за здоровье Натали, — заключил Пётр Аркадьевич.

— Ведь не все люди плохие! — заметила Ольга Борисовна, держа в руках шкатулку, спасённую Казимиром.

— Конечно, не все, — согласился супруг. — Иначе жизнь не имела бы смысла!

В первый же вечер в дом на Фонтанке, куда перебрались Столыпины, стали перевозить спасённые вещи — большие узлы с бельём, платьем и другими пожитками. Разбирая их, раскладывали по шкафам, стоящим в новой квартире.

Большинство вещей было в крови. Попадались лохмотья человеческой плоти.

— Это бессмысленное занятие, — констатировала Ольга Борисовна, — надо от этих вещей отказаться.

На Фонтанке хозяйничали Мария и её подруга Маруся Кропоткина, вместе с ними пережившая взрыв на Аптекарском острове. Ольга Борисовна дежурила в больнице у Наташи, Пётр Аркадьевич ездил к государю и в больницу, к дочери.

Он видел, как страдала бедная девочка. Первые дни она была без сознания, тихо бредила, лепеча бессвязные фразы о цветах, деревне, о том, что у неё теперь нет ног. И всё время стонала. Двигаться не могла — ноги её были подняты и закреплены вертикально вверх.

Видя страдания дочери, отец снова и снова винил себя в мучениях невинных людей, искалеченных жизнях, и страдания его от этого были невыносимы.

Это отметила в своём дневнике Мария Столыпина, вспоминая тот период жизни семьи. Она была права. Муки, пережитые её отцом, сделали его совершенно другим человеком. Теперь он стал жёстче относиться к террористам и тем, кто призывал к топору. «Если они хотят топора, то пусть его увидят!» — считал он.

Во