Цена предательства. Сотрудничество с врагом на оккупированных территориях СССР, 1941–1945 - Джеральд Рейтлингер

Несмотря на поразительную пассивность этих командиров во время избиения евреев в России, история Шелленберга вызывает сомнения. Хоть он и был оправдан по этому пункту, обвинение в соучастии в кровавых расправах над евреями висело над самим Шелленбергом, когда он подписывал это письменное показание под присягой. В приписываемых Шелленбергу посмертных мемуарах есть намек, что неписаный приказ был передан Вагнеру на совещании с Гейдрихом в апреле 1941 г. — но только после того, как невиновный Шелленберг вышел из комнаты, из которой, как он увидел, через полчаса появился Вагнер, лицо у которого было краснее обычного. Если бы Гейдрих сообщил истину Вагнеру так рано днем, то наверняка там была клятва в сохранении тайны. В целом командующим армиями можно верить, когда они заявляют, что узнали о приказах истреблять евреев после того, как эти побоища начались.

И все же был единственный промах со стороны Ic, не воспользовавшихся своим преимуществом по соглашению между Гейдрихом — Вагнером, хотя нам неоднократно говорили, как абвер неизменно противостоял партийным экстремистам. Ic имели возможности потребовать полных «отчетов о боевых действиях» от команд, занятых уничтожением, функционировавших в их районе. Массы таких докладов сохранились в дополнение к досье, связанным с резней, которые были составлены для адмирала Канариса. И тем не менее ни одна кровавая расправа над евреями в тыловых районах, находящихся под военным управлением, не была предотвращена вмешательством либо Канариса лично, либо офицеров Ic его организации (абвера).

Действительно, Канарису приписывают некую туманную форму оппозиции, например, это делает Фабиан фон Шлабрендорф. С другой стороны, есть позитивные доказательства того, что тайная полиция (гестапо) признавалась в сотрудничестве в этом вопросе с собственной полицейской организацией Канариса — тайной полевой жандармерией. Похоже, тайная полевая жандармерия сотрудничала с гестапо как в исполнении приказа о комиссарах, так и неписаного приказа о расовых убийствах. Приходится заключить, что Ic были безразличны к деяниям эйнзацгрупп, поскольку они не причиняли беспокойств в районах боевых действий. У них не было причин думать иначе, чем ОКВ и ОКХ. Самого Гальдера на Нюрнбергском процессе спросили, не считает ли он убийства тысяч людей беспокойством, достаточным для того, чтобы главнокомандующий воспользовался своими полномочиями для вмешательства в соответствии с соглашением Гейдриха — Вагнера. Гальдер ответил: «Не могу себе представить, чтобы это в действительности представляло помеху в оперативном смысле».

Точно так же думали все трое командующих группами армий, которые присутствовали у Гитлера 30 марта. В конце октября 1941 г., похоже, фон Бока упросили его штабные офицеры убрать эйнзацгруппы из его тылового района после массового убийства 7000 евреев в Борисове — городе, находившемся совсем близко от его собственной ставки. Эта бойня, не самая большая в ряду таких событий, была тщательно изучена абвером, чьи доклады были переданы на рассмотрение в штаб фон Бока. Но, несмотря на все мольбы своих офицеров, фон Бок резко ответил, что, если использовать силу против подразделения СС, это станет фактически гражданской войной. Самое большое, что он предпринял, это отправил меморандум Гитлеру в отношении «этих неслыханных преступлений». Тем не менее сменщик фон Бока фон Клюге не колебался, приказав той же самой эйнзацгруппе покинуть прифронтовой район в мае 1942 г., когда в докладе из 4-й армии заявили, что эйнзацгруппа представляет угрозу безопасности.

Безразличие штабных офицеров и офицеров разведки было не повсеместным, и оно могло быть менее парализующим, когда дело касалось военных операций, но за этим стояли девять лет террора со стороны партии, от которого у офицерского корпуса не было иммунитета. Таким образом, не надо думать, что адмирал Канарис пришел в ужас от этих событий или что он был шокирован убийством военнопленных, которых вытаскивали из лагерей армии люди из гестапо под туманными предлогами приказа о комиссарах и протоколов Вагнера — Гейдриха. Но по массовым убийствам евреев Канарис продолжал вести свое досье, ничего не предпринимая, в то время как его хоть какое-то вмешательство в уничтожение пленных было нерешительным и недостаточным.

Приказы в действии

Если мы поверим его главному биографу, Канарис предупредил офицеров разведки вскоре после первого выхода приказа о комиссарах, что приказ о фильтрации — ловушка для того, чтобы вовлечь вермахт в ненавистные всем злодеяния СС и тем самым сделать все будущее сопротивление вермахта СС невозможным. Это нельзя назвать неверной оценкой ситуации. И все же Канарис ничего не делал в течение как минимум двух месяцев, фактически до середины июля. До того момента, как можно было найти предлог для вмешательства, тысячи советских военнопленных-мусульман, главным образом крымских татар, захваченных на фронте группы армий «Юг», были изъяты из лагерей для военнопленных и убиты спецгруппами по проверке благонадежности под тем предлогом, что они были «обрезанными евреями». Эта ошибка обеспечила брешь в защите приказа о фильтрации, поскольку Гитлер сам приказал, чтобы национальным меньшинствам оказывалось предпочтительное обращение — хотя и не такого вида. Инициатива по выходу из этой путаницы пришла, однако, не от Канариса, а от Общего управления ОКВ (AWA), где генерал-майор Герман Райнеке занимался всеми вопросами, касающимися военнопленных.

К 15 июля 1941 г. прошло три месяца с заключения соглашения между Гейдрихом и Вагнером, но все еще никаких правил фильтрации не было разработано. В этом вопросе 6-е управление РСХА, внешняя СД (разведка), было обязано действовать совместно с абвером. Тем самым Канарис оказался на виду, и Райнеке пригласил его в свою канцелярию, чтобы переговорить с Мюллером — шефом 4-го управления РСХА (гестапо). Не будем преувеличивать достоинств Канариса, но факт, что он лично не пошел, а послал туда вместо себя австрийского бригадира Эрвина Лахузена, начальника отдела «Абвер II». Абшаген говорит, что это произошло по причине глубокой нелюбви Канариса к Райнеке, мелкому партийному деятелю, и к Генриху Мюллеру, одиозному полицейскому. Личная антипатия — это плохое оправдание для воздержания от личных действий. Однако Абшаген не только пространно говорит об ужасной личности Мюллера, но и открыто признает, что его герой боялся этого человека. На допросе в Нюрнберге Лахузен старательно уклонялся от этой темы. Он назвал другую причину, которую Канарис ему представил, объясняя, почему не встретил Мюллера: «Как начальник отдела, он не мог вести разговор так же открыто, как я, потому что, благодаря моему подчиненному положению, я мог использовать более крепкие выражения». В соответствии с этой замечательной логикой было бы все же лучше послать к Мюллеру свою конторскую уборщицу, но сторонники идеи «великого Канариса», вроде Абшагена и Лахузена, видят в таком ходе