Смилодон в России - Феликс Разумовский

– Что-то, смотрю я, Гриша, тебе славно дали в харю, – ласково промолвил Шванвич после большого антрме[278]и салатов, когда веселье было в самом разгаре. – Кто ж это постарался?

В голосе его слышалась глухая ревность – как же это без него?

– Вот он, он, – обрадовался Орлов, очень от природы догадливый, и вилкой показал на Бурова, мирно занимающегося потрохами. – Это Маргадон, боевой арап Калиостров, родом из Египта фараонов. Вот уже три тыщи лет морды всем бьет, равных ему ни в Европе, ни в Азии нет. Вот мы сегодня утром с ним повозились слегка, так что заявляю прямо и со всей ответственностью – зверь. Разорвет кого хочешь. На мелкие кусочки. Сожрет и не подавится. Потому как натаскан.

– Как это равных нет? – сразу заглотил наживку Шванвич, выпил, встал, отшвырнул салфетку, с грохотом отодвинул стул. – А ну немедленно скажи своему арапу, чтобы сейчас же бился со мной. До победного конца. Здесь ему не Африка и не Европа с Азией, здесь Россия. У нас не у фараонов, не забалуешь. А ну давай становись. Вот я тебя.

И в подтверждение серьезности своих намерений Шванвич засопел, схватил тяжелое серебряное блюдо и с легкостью, помогая себе матом, скатал его в трубочку. Потом снова выругался с потрясающей экспрессией, распушил усы и с видом триумфатора уставился на Бурова – ему не терпелось заказать драку.

Народ на предстоящую баталию реагировал по-разному.

– Желай чаду добра, круши ему ребра, – несколько некстати прогудел Евлампий, раскатисто икнул и снова ткнулся рожей в гателеты из устриц, хохочущие грации так и продолжали смеяться, блистать достоинствами, мушками и блошными ловушками.[279]Лакеи же, наоборот, сделались очень тихи и отвалились к стеночке подальше от греха – их дело даже не телячье – халдейское. Обосрали, и стой.

– Видишь? Десять тысяч стоит, – с ухмылочкой, так, чтобы Шванвич не слышал, прошептал Орлов и показал Бурову кулак, украшенный перстнем с лалами. – Побьешь сего монстра – будет твой. Нет – на кухню пойдешь. К замарашкам-портомойням. Давай, выбей ему глаз, разряди ему частокол.

Охо-хо, вот она, доля-то подневольная. После шампанского под куропатку надо подыматься, идти махать руками и ногами, делать резкие, осложняющие пищеварение движения. Снова пересчитывать кому-то ребра, плющить пах, рвать мочевые пузыри. Хорошо еще, что идти недалеко, в центр гостиной, напоминающей размерами спортивный зал. Вот так, не попивши кофе, не попробовав вон того кремового, восхитительного на вид торта. Ну, жизнь… Ладно, Шванвич, держись.

А Шванвич, все более раззадориваясь, снял мундир, закатал рукава рубашки и с победоносным видом расхохотался.

– Так и быть, похороны за мой счет. А можно еще на морской манер, с доски.[280]Корюшке на корм.

Радовался он не с пустого места – Буров по сравнению с ним выглядел не очень: ниже на голову, уже в плечах и, наверное, пуда на два полегче. Да только что в них, в весовых категориях-то? Дело-то было не на ринге – в гостиной их сиятельства князя Римского, на шикарном инкрустированном паркете. Ни правил, ни судей, только храп почивающего человека Божия да визгливый смех пьяненьких граций. Еще – бюст ее величества самодержицы российской, с тонкой улыбкой добродетели наблюдающей за происходящим. Эта небось счет не откроет.[281]

Ладно, сошлись, встали в позицию, и понеслось. В общем-то, вначале рванулся Шванвич – молнией, метеором, семипудовым болидом, стремительно ворвался на дистанцию и вмазал, причем настолько качественно и мощно, что Буров толком-то и не защитился: богатырский кулак просвистел впритирку с его черепом, сбил к чертям собачьим чалму и зацепил ухо, да так, что чуть не оторвал его. Это был удар мастера, настоящего бойца, привыкшего биться часто, с огоньком и не на жизнь, а на смерть. Такой действительно замочит, зашьет в мешок и утопит в море. Все, шуточки закончились, начался процесс выживания. Интенсивный. Механически, не задумываясь, Буров «отдал якоря»[282]и сразу ощутил, как преобразился мир, в сознании не осталось ничего, кроме холодной, всепобеждающей ярости. Запрограммирован он был, как известно, на смилодона, саблезубого тигра ледникового периода. Киска еще та – кинжальные двадцатисантиметровые клыки, рост в холке под два метра, мышечная масса соответственно. А еще – молниеносная реакция, запах, вызывающий ужас у всего живого, дьявольские когти, звериная хитрость. Плюс огненно-красная шкура. Это уже не природа-мать – инструктора постарались: красный – цвет агрессии. В общем, монстр, машина для убийства, способный, верно, завалить и мамонта. Что ему какой-то там комендант Кроншлота, вяло размахивающий хилыми ручонками… Собственно, Шванвич очень скоро сделался тихим и устроился на полу – после шокирующего удара в бицепс, отключающего в бедро[283]и вырубающего в солнечное не очень-то попрыгаешь. А Буров, хоть и озверел в корягу, бить его больше не стал, молча подобрал тюрбан и вернулся к столу, где сразу был облагодетельствован обещанным перстеньком – с умильными улыбочками и заверениями в дружбе. И все было бы хорошо, если бы не повизгивающие в восторге грации да распухающее на глазах чудовищной пельмениной ухо. Цветом напоминающее дареные рубины. Куда там слизняку Козлодоеву из «Бриллиантовой руки». Тот с таким ухом не выжил бы, не увидел бы небось хеппи-энда.

А вот Шванвич из Кроншлота был кремень. Немного отдохнув на полу, он встал, беззлобно выругался и, прихрамывая, вернулся за стол, где молодецки выпил, покрутил башкой и с чувством доложил:

– Зело борзо. Зверь. – Потом повернулся к Бурову, и голос его уважительно дрогнул: – Ну что, а ведь Христос воскресе, Маргадонушка. Давай, хоть ты и нехристь, поцелуемся. Эка как ты меня. Разложил горизонтально, словно блядь. Виртуоз египетский, одно слово – умелец.[284]