Корни гор. Битва чудовищ - Елизавета Дворецкая

Грохот и содрогание земли продолжались почти до рассвета. Только когда прошла ночь, тролль успокоился. Аскефьорд, совсем не спавший, облегченно вздохнул. С первыми проблесками света Стуре-Одд с сыновьями уже явился к пещере. Каменная площадка перед ней была усыпана, словно исполинскими сосновыми иголками, блестящими острыми мечами. Изумленный Слагви схватил один из них и тут же вскрикнул: на его ладони выступила кровь. Мечи еще не остыли, и в рассветных сумерках виделось, как на них перемигиваются, медленно затухая, короткие багровые искры. Остывая, мечи делались темно-серыми, почти черными, с заметным синеватым отливом.

– Из «дикого железа» вышли «дикие мечи», – сказал Слагви, заматывая порезанную руку платком.

– А ты впредь будешь умнее! – ответил ему отец. – И не будешь, как глупый младенец, хватать руками что попало! Они еще не готовы, чтобы их трогали.

– Кусаются, – сказал Сёльви, перевязывая руку брату.

– Кусаются, – подтвердил Стуре-Одд. – Похоже… Тут еще не все.

– Примерно треть. – Сёльви окинул взглядом россыпь мечей. – Не мог же наш добрый сосед перековать всю кучу за одну ночь!

– Но уж в три ночи он управится! – с уважительным одобрением сказал Слагви. – Мы бы год возились… Больно, слушай…

– И время хорошее! – заметил Стуре-Одд. – Как раз выйдет три ночи полнолуния. Самое сильное время!

– Такое сильное, что как бы в руках удержать, – буркнул Сёльви, поглядев на перевязанную руку брата.

С мечами троллиной работы Стуре-Одд обошелся как с живыми змеями: его сыновья держали на земле раскрытый куль из рогожи, а кузнец палкой сгребал в него мечи, сколько влезет, а потом все трое вместе затаскивали куль на волокушу. Когда они собрали все до одного и доставили добычу домой, Стуре-Одд в свою очередь разжег огонь и принялся за работу. Каждый из «диких» клинков он брал клещами, раскалял в горне его верхний конец, а потом клал на наковальню. Возле рукояти он выбивал сложную руну, составленную из трех: сначала делалась прямая черта «ис», потом верх ее украшался стрелкой «тюр», а правая сторона – топориком «торн». Сложная руна делала многое: она запирала внутри злобу мечей, но выводила наружу их сокрушающую мощь, призывала силу Тюра, обращенную против врагов, и силу Тора, обращенную против нечисти. Вторая сторона клинка помечалась руной «альгиз» – взывая к светлым богам Асгарда, она призывает их защиту на сражающегося.

Вечером Стуре-Одд отвез к пещере третью жареную свинью. Никто в Аскефьорде не ложился спать, всем хотелось еще раз поглазеть на столб багрового пламени в небе. Никогда, даже на праздниках Середины Зимы, здесь не бывало такого оживления, такого всеобщего возбуждения, в котором перемешались изумление, ужас, трепетная жуть и неудержимая ликующая радость. Это билось пламенное, отважное, неудержимо-воинственное сердце Аскефьорда; оно бьется веками и тысячелетиями, но лишь изредка, в самые важные дни, так открыто и бурно заявляет о себе. И каждый, видя это, вдруг открывал в себе самом такую мощь и гордость, словно все предки ожили в его крови и заговорили в полный голос.

– Мы куем оружие троллей! – пели даже дети, и у всех сладко замирало сердце. О том, как ковалось оружие троллей, нынешние дети будут в старости рассказывать правнукам.

По всему фьорду мужчины, умеющие чинить оружие, доводили до конца дело, начатое троллем и продолженное Стуре-Оддом: клинки точились, выкованные рукояти мечей обматывались плотной кожей, украшались, мечам готовились ножны. Работа кипела. И каждый, кто в ней участвовал, знал при этом, что держит в руках небольшую часть огромной силы, залог будущих побед всего племени. Оружие троллей! Оружие троллей!

Три дня и три ночи, пока тролль ковал мечи и Аскефьорд содрогался от грохота и гула, сиял багровым пламенем и звенел ударами железа по железу, слились в какой-то общий, неразделимый поток, священный праздник, где так тесно сплетались радость и ужас.

Хёрдис Колдунья лежала на камнях и грезила, что сама стала камнем. Тяжелый сон навалился и душил; она помнила, что ей нужно подняться и выйти наружу, что проходит последняя, третья ночь полнолуния, и если она проспит, как проспала первые две, то целый лунный месяц окажется упущен… Это проклятый великан насылает на нее эту сонливость… Гадкое чудовище что-то заподозрило… Каменный мерзавец не хочет, чтобы она думала о людях и призывала их хотя бы ради мести. Он хочет вытянуть из нее саму память о соплеменниках, как вытянул тепло крови, подвижность суставов, мягкость и чувствительность кожи…

Ее сон был тяжелым маревом: сознание почти бодрствовало, ему лишь на волосок не хватало ясности, чтобы поднять тело с каменного пола пещеры. Ее веки опущены, как черные врата Свартальвхейма*, не пускающие свет… Мерещилось, что руки и ноги огромны и каменно-тяжелы, каждый свой палец Хёрдис ощущала как большущее бревно и удивлялась, что такая необъятная тяжесть помещается на таком маленьком пространстве. Сознание Хёрдис отчаянно билось, какая-то тайная, непогубленная сила в глубине ее существа поднималась, как росток в глубине земли, не убитый зимним холодом, поднимается весной, тянулась вверх… Какая-то сила в крови Хёрдис напирала изнутри на каменные оковы спящего тела, рвалась на волю.

Хёрдис все сильнее осознавала эту борьбу; вот ей уже снится, что она живая и теплая, как раньше, но снаружи ее живое тело покрыто каменной броней. Каждый мускул, каждая жилка в ней напрягается изо всех сил, стараясь сбросить эту тяжесть, как птенец бьется внутри яйца, как росток изнутри раскалывает проросший орех, какой бы твердой и толстой ни была его скорлупа… Нет, слишком толстая, слишком твердая… Хёрдис задыхалась во сне, изнемогая в этой призрачной борьбе, на глаза под опущенными веками бежали слезы. Сейчас ее сердце разорвется, не выдержав этого напряжения, кровь хлынет на волю, как река весной, и она будет свободна, свободна от этого каменного гнета…

Толчок, что-то лопнуло в груди, стало больно и горячо… Хёрдис внезапно проснулась. Сердце колотилось, точно стремилось убежать, все внутри тяжело дрожало, она задыхалась. Сев на каменном полу, Хёрдис прижала руку к груди.

Еще немножко – и она больше так не сможет. Ее сердце не выдержит этого каменного груза, этих каменных пут, в которые превратилось ее собственное тело. Она закаменеет… умрет… и поднимется опять, уже не мертвая, но и не живая. Она станет такой же, как Свальнир, каменная природа навсегда заменит в ней человеческую. И уж тогда это чудовище, мерзавец Свальнир, сможет быть спокоен: тогда она от него не уйдет.

Опомнившись, Хёрдис тревожно глянула через огромный лаз пещеры наружу. Над Медным Лесом торжественно парила полная луна. Как хорошо! Полночь только наступает. Все-таки она проснулась, проснулась, как ни старался каменный негодяй ее усыпить. Не на такую напал.

Опираясь ладонями о камни, Хёрдис поднялась, оправила волосы, потом осторожно двинулась вдоль пещеры, ведя рукой по стене. Она видела в темноте, как днем, но привычка так ходить по пещере сохранилась у нее с тех далеких первых времен… вечность назад… когда она была человеком… И Хёрдис безотчетно держалась за эту привычку, по сути не нужную ей уже давно, потому что она связывала ее с прежней Хёрдис. Той Хёрдис, живой и теплой, которую так легко было поранить. До крови, чтобы текла обыкновенная красная кровь. А она, глупая, давила чернику и мазала соком повязку у себя на плече… ну, тогда, когда сам Торбранд конунг попал в нее стрелой… она хотела, чтобы ее кровь казалась синей, как у настоящей ведьмы. Хотелось бы знать, какая она сейчас? Давненько никому не удавалось ее увидеть, в том числе и самой Хёрдис.