Ключ от башни - Гилберт Адэр

У первой лунки и у второй игра шла совершенно предсказуемо. Оливер, игрок, далеко превосходивший всех нас, бил так прямо, словно мяч был стрелой, выпущенной из лука. Не смазав ни одного короткого удара и не восхитив нас непристойно длинным метким ударом, он прошел две лунки очень приличными девятью ударами. Верити была не столь методичной, но зато более склонной к риску, и компенсировала многочисленные грубые промахи по первой лунке тремя точными ударами у второй. Беа играла очень необычно. Она безмятежно устанавливала мяч на метке, вытаскивала из сумки клюшку, почти не глядя, не проверяя, та ли это, которая ей требуется, бросала небрежный взгляд вдаль, взмахивала клюшкой дуговым движением кисти и била по мячу так, словно хотела немедленно убрать с глаз долой какую-то дрянь. Мяч взлетал высоко вверх и исчезал в пустоте — а затем внезапно… да-да, вот же он! — вкатывался на пригорок, который полого уходил к лунке, хотя ни разу не достигнул вершины. Что до меня, то я и выглядел, и ощущал себя в каждом дюйме новичком, которым и предстал во всей наготе. В первую же минуту только по тому, как он посмотрел на мою руку, неуклюже и неправильно сжимавшую клюшку, я заключил, что Оливер не замедлил счесть мой необдуманно присвоенный гандикап в два просто глупой шуткой или пустым бахвальством.

Возможно, я показал бы себя несколько лучше, если бы не прикидывал мысленно, какой выход можно теперь же найти из нашего положения — и можно ли. Риети, диссонирующая фигура на поле в черном шелковом пальто, тенью следовал за мной и Беа, куда бы нам ни приходилось идти, по овражкам и косогорам, если требовалось. Или, точно овчарка, он направлялся к месту, равноудаленному от нее и от меня, едва прихоти игры вынуждали нас с ней расходиться в разные стороны. А когда в очередной раз я занимался извлечением мяча из зарослей крапивы и посмотрел вверх, то обнаружил абсолютно не заслоненного узловатым стволом Малыша, тешившего себя мыслью, что он следит за мной невидимкой.

Наконец, у третьей лунки дело сдвинулось с места. Когда мы только вышли на поле, Оливер щедро делился со мной своим опытом старожила. «Осторожнее с коварным подходом к двенадцатой…» — предостерегал он меня. Или: «Думаю, семнадцатая вас развлечет…» Затем, как я уже упомянул, двух моих дилетантских ударов в никуда оказалось достаточно, чтобы он перестал вежливо притворяться, будто играет с равным себе, с кем-то, кто понимает, о чем он говорит. И без всякой обиды, более или менее храня молчание, он примирился с тем, что будет соревноваться не с Беа и со мной, а с собственными наилучшими достижениями в прошлом. И у третьей лунки он без единого слова, будто был на поле в полном одиночестве, ударил чуть косо, мяч попал под ветер и был снесен влево. Однако, подчиняясь обычной средней удаче Оливера, приземлился в не слишком недоступном месте. Настала моя очередь. Я расставил ноги над мячом, трусливо жмущимся к метке, потом под взглядом Риети, пытающегося раскурить сигару на ветру, и обеих женщин — Беа думала о своем, а Верити обмахнула щеки пуховкой и убрала ее в пудреницу со щелчком, таким громким и резким, что он сбил бы мой прицел, будь что сбивать, — я размахнулся клюшкой во всю меру своих сил и возможностей, зная и не глядя, что треск, раздавшийся при их контакте, треск, который ощущаешь внутри, ломая руку или ногу, ничего хорошего полету мяча не сулит. И да, подхваченный игривыми пальцами ветра, он свернул вбок, ударился о землю, покатился, один раз высоко и стремительно подпрыгнул и исчез в рощице, там, где поле подходило всего ближе к обрыву.

Всего ближе к обрыву… а под обрывом, внезапно сообразил я, были береговое шоссе и океан. Оливер неторопливо направился к следующей лунке. Верити, чья была очередь бить, не смотрела ни на Беа, ни на меня, а стояла, расставив ноги над меткой, поглядывая то на перспективу перед собой, то вниз на мяч. Риети все еще боролся с упрямой сигарой, которая, не успев раскуриться, тут же гасла.

Теперь или никогда, сказал я себе. Такого случая может больше не представиться. Сердце у меня забилось с жуткой быстротой, и я приготовился воспользоваться случаем, тем, который сам Случай, казалось, даровал мне именно этим броском костей в человеческом обличье.

Я покосился на Беа и шепнул настолько громко, насколько посмел:

— Беа! Беа!

Она обернулась. Я энергично закивал в сторону рощицы.

— Беги, Беа, беги! — прошептал я в надежде, что она меня услышит, а Риети — нет.

Она меня услышала. Сначала естественным шагом, а потом все убыстряя его, мы с ней, держась раздельно, направились к рощице. Назад ни она, ни я не оглядывались, но позади нас не раздалось никаких звуков, которые указали бы, что Риети заметил, как мы на цыпочках удаляемся со сцены. Только через двадцать–тридцать секунд Верити, наконец ударившая по мячу, закричала:

— Беа! Беа, куда вы?

Зная, что при звуке ее голоса Риети, безусловно, тоже оторвал глаза от своей отсыревшей шутихи-сигары, мы, конечно, откровенно припустили бегом.

Уже не так ясно я услышал, как Верити произнесла тоном оскорбленной терпимости:

— Мистер Риети, я ни в коем случае не хочу показаться нетактичной, но совершенно очевидно, что между вами и…

Остальное унес ветер. Мы с Беа устремились к обрыву, чей край, точно конец света, манил нас в каких-то двухстах шагах впереди, и я все-таки оглянулся узнать, что происходит. Риети уже тоже бежал, а Малыш, перестав маскироваться, ринулся ему вдогонку с дальней стороны поля. Только Оливер, уже в одиночестве прошагавший половину пути по бархатной сочной траве, оставался обаятельно глух и слеп ко всему, что происходило вокруг него.

Нам потребовалась пара минут, чтобы добраться до изгороди из колючей проволоки, сквозь которую мы пролезли какой-то час назад. Теперь у нас не было времени для осторожничания, и мы сразу нырнули в нее. Я пропихнул Беа, даже не раздвинув проволоки. А когда протискивался сам, последний сильный рывок оставил лоскут моего пиджака на зловредном клубочке шипов, которые, казалось, вцепились в меня с особенной злостью. В десятке шагов от нас дикая коза следила за нами с легким благодушным интересом, мерно двигая жующими челюстями.

Не раз во время нашего спуска я готовился к тому, что мы с Беа сорвемся с кручи головой вниз, когда неожиданно под подошвами оказывался скользкий, размокший после последнего дождя коварный уступчик. Или когда наши ноги запутывались в цепком бурьяне. Или когда наши носки ударялись о скользкую выпуклость спрятавшегося подо мхом камня с тем же пугающим глухим звуком, который слышишь, когда ступаешь на призрачную сверхпоследнюю ступеньку неосвещенной лестницы. Мы спускались сломя голову, не разбирая дороги, то по песчаной тропке в анархическом буйстве зарослей репейника и одуванчиков, а то — уже ближе к подножию — по ровному откосу, который соблазнил нас на стремительный рывок, затормозить который мы уже не могли. И вот на этом последнем отрезке, практически совсем у цели, мы и упали, одновременно споткнувшись о черный восьмиугольный камень, покрытый лишайниками и глубоко ушедший в землю. И пусть это было просто падение мальчишки, завершающееся всего лишь исцарапанными коленками и ушибленными локтями, я на одну паническую долю секунды зажмурил глаза и перенесся в миг другой катастрофы, к другому падению, и опять увидел арку деревьев, снеговика на лугу и осколки лица Урсулы.