Тень прошлого - Андрей Воронин

«Это еще что за чертовщина? – подумал майор Балашихин. – В парке полно народа, а тут ни души, как на заброшенном кладбище.» Это обстоятельство тоже не понравилось майору: было в нем что-то не то от мистики, не то от прозаической милицейской охоты за двуногой дичью с оцеплением, поголовной проверкой документов и прочей ерундой. Как-то раз майору довелось вместе с «братьями меньшими» участвовать в такой охоте. Ловили они тогда свихнувшегося сержанта из краснополянского автобата.

Сержанту по пьяной лавочке начистили физиономию, после чего этот сын степей не придумал ничего лучшего, как, находясь в наряде, спереть из оружейки автомат с патронами и засесть в лесу за забором части, поджидая обидчиков.

После долгой и утомительной беготни «по долинам и по взгорьям» под неприцельным огнем совершенно сошедшего с нарезки сопляка Балашихин самолично вышиб автомат из рук сержанта, который уже затолкал дульный срез себе под китель и готовился спустить курок. Дело, впрочем, было не в этом, а в том, что оцепленный ОМОНом участок прилегавшего к дачному поселку перелеска, в котором скрывался беглец, выглядел точно таким же безжизненным и пустым. Правда, Балашихин тогда стоял плечом к плечу с товарищами и ничего не боялся. Не то, что сейчас…

Ему немедленно вспомнился Забродов с его дурацкой присказкой.

– Ведь недаром сторонится милицейского поста… – пробормотал он негромко. – Тьфу ты, наваждение!

Майор сплюнул и ускорил шаг, убеждая себя в том, что ничего не происходит, а если даже и происходит, то главный герой событий не он, а, к примеру, вон тот чудак, что курит на скамейке впереди. А он, майор в отставке Балашихин, просто совершенно случайна забрел в зону милицейской операции по задержанию опасного преступника…

Сидевший на скамейке человек лениво встал, не спеша отряхнул и без того чистые брюки и направился навстречу майору. Теперь до него оставалось каких-нибудь двадцать метров, и Балашихин, разглядев его лицо, понял, что проиграл. Проиграл потому, что ввязался в игру по чужим правилам, даже не потрудившись как следует их изучить. В принципе, этого и не требовалось, достаточно было заглянуть на последнюю страницу, где жирным шрифтом было оттиснуто слово «смерть»…

Навстречу ему, щурясь от бившего прямо в глаза солнца, неторопливо, словно и впрямь вышел на прогулку, шел Званцев.

«А вот это ты зря, – подумал Балашихин, запуская руку за пазуху, дотрагиваясь до висевшего в наплечной кобуре газового револьвера и снова убирая руку – от газового пугача в такой ситуации толку не больше, чем от новогодней хлопушки… Зря ты выбрал такую позицию, что идти тебе приходится против солнца, – мысленно сказал он Званцеву. – Сверну шею ублюдку, а там хоть и к чертям в пекло…»

Впрочем, не правильный выбор позиции был не в характере Званцева, и Балашихин об этом прекрасно знал.

Быстро обернувшись, он увидел, как из кустов по обе стороны аллеи бесшумно полезли люди.

– Ба! – поворачиваясь к ним лицом и все время помня о том, что позади остался опасный, как очковая змея, Званцев, воскликнул майор. – Знакомые все лица! Погулять вышли, ребятки? Зря! Пропустите!

Ребятки кинулись, как стая одичавших собак, и Балашихин принялся бить, отчетливо сознавая, что никогда в жизни не давал воли рукам с таким удовольствием. Ребятки были не слабые. В общей лавине сыпавшихся на него ударов Балашихин без" труда различал и свинцово-тяжелые хуки бывших боксеров, и стремительные, хитро задуманные атаки самбистов, и затейливые, с вывертом выпады «восточников» разных школ, но они разлетались во все стороны, как тряпичные куклы, и майор не без оснований предполагал, что для многих из них дело закончится, как минимум, больничной койкой. Здесь, в этой беспорядочной свалке, он нагибался, приседал, подныривал, блокировал, перехватывал и бил, бил без пощады, без оглядки, во всю силу своих ничего не забывших рук, и ребятки коротко вякали, отлетая, и уже человек пять тяжело возились на асфальте, мучительно решая, встать им или остаться полежать до конца потасовки. Еще двое лежали неподвижно, уже решив для себя этот сложный вопрос.

Откуда-то сбоку вывернулся выгоревший, перепачканный какой-то дрянью брезентовый балахон, мелькнуло бритое лицо под полями невообразимой, прожженной и потерявшей первоначальный цвет шляпы, и майор наконец понял, чем ему так не понравился собиравший бутылки бродяга. Он рванулся в ту сторону, раскрутившись смертоносной юлой, – нападавшие посыпались, как кегли, – и достал-таки обладателя балахона, угодив ребром ладони точно между брезентовым воротником и гладко выбритым подбородком. Брезентовый балахон медленно осел на землю бесформенной грудой и замер, не подавая признаков жизни.

В сплошных рядах нападающих появились проломы и просветы, атаки в значительной мере утратили массированность и активность, и Балашихин с легким удивлением подумал, что, возможно, еще сумеет вырваться: похоже было на то, что он нужен Званцеву живым, раз уж до сих пор не пошли в ход ни ножи, ни пистолеты.

Вспомнив о Званцеве, он вздрогнул и с томительным ощущением только что совершенной непоправимой ошибки развернулся на сто восемьдесят градусов – резко, но не настолько быстро, как следовало бы. На полуразвороте он почувствовал быстрый укол в плечо. Званцев еще не успел до конца выдавить из шприца лекарство, а майор уже ощутил нехорошую слабость в ногах. Его еще хватило на то, чтобы закончить поворот, обломив иглу шприца, и от души засветить в грудную клетку своему, отныне бывшему, начальнику и работодателю, но потом свет начал стремительно меркнуть перед его глазами, словно кто-то невидимый одну за другой задергивал в небе светомаскировочные непрозрачные шторы, и отставной майор спецназа Николай Викторович Балашихин повалился на асфальтированную дорожку парка, сильно ударившись при этом лицом и не ощутив боли. Голова его превратилась в надутый южным ветром резиновый мяч, ветер свистел, навевая сон, и последним, что он успел разглядеть, были чьи-то – скорее всего званцевские – сверкающие туфли и растоптанный окурок, лежавший у самой его щеки.

– Игра закончена, – сказал, подходя к нему вплотную, Званцев и страшно ударил его ногой в живот.

* * *

…Он очнулся, ощущая сухость во рту и непреодолимое желание говорить, – говорить, невзирая на эту сводящую с ума сухость, на боль в ребрах, в животе, в отбитых почках – везде. Похоже было на то, что, прежде чем привезти его сюда – или уже здесь? – его основательно потоптали ногами. «Интересно, где это я?» – подумал Балашихин, не испытывая при этом никакого интереса. Ему было неинтересно спрашивать, он хотел отвечать. Он понял, что ему ввели какой-то специальный наркотик еще раньше, чем, повернув голову, увидел Званцева, который в этот момент выбрасывал использованный одноразовый шприц.

Балашихин лежал на неровном и жестком бетонном полу со скованными руками и ногами, прижавшись пылающей щекой к холодному шершавому цементу, и со странным безразличием думал о том, как хорошо все-таки он поступил, что не завел себе кошку. Была у него одно время такая мысль – принести в дом котенка, чтобы было с кем поговорить, кроме зеркала и бутылки. Он носился с этой идеей месяца два, а потом как-то незаметно остыл. Да и то правда, какое право имеет человек его профессии ставить кого-то в зависимость от себя? Что с того, что он в отставке? Вон, как нехорошо все обернулось…