Тень прошлого - Андрей Воронин

Он вошел в парк не сразу. Остановив такси в двух кварталах отсюда, он не спеша прошелся пешком, внимательно глядя по сторонам и автоматически выполняя давно вошедшие в плоть и кровь приемы, с помощью которых профессионалы всего мира обычно избавляются от «хвостов». Делал он это скорее по привычке, чем в силу осознанной необходимости, ни на секунду не сомневаясь в том, что, будучи заподозренным в двойной игре, давным-давно стал бы трупом.

Слежки он за собой не обнаружил, да ее и не было, и бывший майор, растоптав последние сомнения, направился к месту встречи, тем более что времени оставалось в обрез.

Пруд, конечно же, был искусственным. Его выкопали посреди обширной поляны, располагавшейся почти в центре бывшего леса, и сделали как бы ступицей колеса, от которой во все стороны расходились спицы асфальтовых дорожек, так что заблудиться в парке было бы трудно даже при сильном желании. Пруд был окружен гранитным парапетом, в нескольких местах разорванным спускавшимися к воде ступенями. Здесь в последнее время стали давать напрокат водные велосипеды, и Балашихин никак не мог взять в толк, какое удовольствие можно получить от поездки по грязноватой луже площадью не больше двух километров. Тем не менее вся поверхность пруда была усеяна теми, кто не разделял мнения майора, и еще с десяток желающих топтались в терпеливой очереди на ступеньках.

В дальней восточной части пруда возвышалась облупившаяся железобетонная ротонда, которая уже давно перестала притворяться гранитной. Именно там он должен был встретиться с Лопатиным. Присмотревшись, Балашихин почти сразу разглядел сиротливо топтавшегося возле самой ротонды следователя прокуратуры. Гонимый надеждой и отчаянием, «орел» прилетел на место встречи гораздо раньше назначенного срока.

Балашихин посмотрел на часы. Хронометр показывал семнадцать сорок шесть, а это значило, что у него еще есть время на то, чтобы в последний раз осмотреться и на всякий случай еще раз подумать, стоит ли игра свеч.

После того как он заговорит с Лопатиным, идти на попятный будет поздно.

Ничего подозрительного вокруг по-прежнему не усматривалось. Балашихин разглядывал прохожих, опасаясь внезапно заметить знакомое лицо. Многие стояли затылками, но все это были отдыхающие, терпеливо ожидавшие своей очереди покрутить педали водного велосипеда, да еще в отдалении маячил какой-то бомж в невообразимо грязном брезентовом балахоне – согнувшись в три погибели, шарил в кустах кривой палкой, тщетно разыскивая бутылки, подобранные, по всей видимости, его более расторопными собратьями. Этот бомж не понравился майору: фигура у него была совсем не стариковская, и даже с такого расстояния, несмотря на скрюченную позу, было хорошо видно, какие широкие у него плечи. Страшное дело – водка, подумал Балашихин. Упаси Боже от такого…

Здоровый же мужик, работать бы и работать, а он – бутылки… Тьфу!

Майор неторопливо закурил, бросая по сторонам настороженные взгляды, и медленно двинулся по асфальтированной дорожке вдоль берега с видом праздношатающегося человека, вышедшего подышать воздухом в выходной день. Сигарета показалась ему безвкусной, а предзакатный солнечный свет – чересчур ярким, режущим глаза, как нацеленный в лицо луч авиационного прожектора. Он знал, в чем тут дело: ему было не по нутру то, чем он в данный момент занимался. Поразмыслив какую-то секунду, Балашихин пришел к выводу, что ему было не по нутру буквально все, чем он занимался с момента увольнения из ГРУ. Это напоминало какое-то бессмысленное барахтанье ради куска хлеба.

Если говорить о моральной стороне дела, то майору за годы службы не раз доводилось принимать участие в операциях, которые, с точки зрения разных гуманистов-моралистов, наверняка представлялись более чем сомнительными. В конце концов на то и спецслужбы, чтобы выгребать за других то, что те не хотят или не могут выгрести из-под себя сами. Так, во всяком случае, полагал майор Балашихин и все, к чьему мнению он привык прислушиваться. Другое дело, что раньше он всегда действовал во исполнение прямого приказа и в рамках разработанного штабистами плана – даже тогда, когда во главе поредевшей диверсионной группы выходил из окружения по чужим незнакомым горам или, убегая из плена, душил часовых куском капронового шнура, которым до этого были связаны его руки. Теперь же он действовал целиком и полностью по собственной инициативе и испытывал тот же дискомфорт, что и во время торговли ржавыми немецкими автомобилями.

Что до Лопатина, то его судьба Балашихина не волновала. Если ты играешь с кошкой, будь готов к тому, что тебя оцарапают. Тигр – тоже кошка, но когти у него" больше, поэтому, решив порезвиться с тигром, не мешает на всякий случай запастись белыми тапочками.

«А я? – подумал Балашихин. – С кем играю я? Или с чем?» Он опять посмотрел на часы. Было без трех минут шесть, и он решительно направился к ротонде, отбросив последние сомнения. Сто тысяч – почти ничто для Москвы, но в местечке наподобие Краснополянска это солидный капитал. Плюс те деньги, которые он выручит от продажи своей квартиры в «элитном» доме… Вперед, сказал себе Балашихин, и не оглядываться. Кто не рискует, тот не пьет шампанское. Бог любит смелых. Вперед.

Майор подошел к ротонде точно в восемнадцать ноль-ноль. Теперь Лопатин был виден ему. Бледный и осунувшийся то ли от переживаний, то ли просто с перепоя, в глазах – безумный блеск попавшей в капкан крысы, одет как попало, явно впопыхах… Да, подумал Балашихин с презрительной жалостью. Укротитель из тебя, братец, как из дерьма пуля…

Следователи прокуратуры Тревожно озирался, вертя во все стороны головой, как радарной антенной. Ну что за слизняк, с отвращением подумал Балашихин, приближаясь к нему. И это вот создание решило тягаться со Званцевым! Смех в зале, и больше ничего…

Он прошел мимо Лопатина, едва не задев его локтем, и негромко сказал, глядя прямо перед собой и почти не шевеля губами:

– Идите за мной.

Лопатин дернулся было и даже открыл рот, словно собираясь задать какой-то вопрос, но быстро сориентировался и не спеша двинулся за майором, дисциплинированно держась на приличном расстоянии и более или менее делая вид, что гуляет ради собственного удовольствия.

Балашихин почти физически ощущал затылком его взгляд и поэтому, не мудрствуя лукаво, уселся на первую же свободную скамейку. Ему вдруг до смерти захотелось поскорее покончить со всей этой бодягой. Лопатин был ему отвратителен, и дело, которое он сам взвалил на себя, было ему противно, и сам он сейчас был отвратителен себе до тошноты. Ни к селу ни к городу вспомнилось вдруг, как его вывернуло наизнанку прямо на труп первого убитого им человека. Это было некое противоестественное подобие потери девственности. Примерно то же самое происходило и сейчас, но отставной майор надеялся, что на этот раз ему удастся удержать съеденное при себе: обед был хорош, да и желудок у него за эти годы стал все-таки покрепче, чем в тот, первый раз.

Лопатин подошел наконец и сел рядом. Собиравший бутылки бомж нырнул в кусты и развернул направленный микрофон, из чисто хулиганских побуждений щелкнув по нему ногтем. Сидевший в микроавтобусе с наушниками на голове человек сильно вздрогнул и прорычал невнятное ругательство, адресованное непосредственно «бомжу». Занимавший соседнее кресло Званцев удивленно взглянул на него, но, сообразив, в чем дело, успокоился и даже позволил себе улыбнуться. Секунду спустя оператор обернулся к нему и кивнул. Званцев взял с контрольной панели вторую пару наушников и осторожно пристроил их поверх своей дорогостоящей модельной стрижки. Разговор начался.