Жить! Моя трагедия на Нангапарбат - Элизабет Револь

Я больше ничего не могла сделать. Ничего не могла изменить, но не принимала этого. Я не смогла его спасти, возвращение с вершины стало трагедией. Я сердилась на себя, винила себя, мне было плохо, очень плохо, моя душа страдала. Сердце истекало кровью. Слезы то и дело лились из глаз, а я не могла их остановить и даже не замечала. Голос Томека, его глаза, ужасные воспоминания о его обмороженном лице, навсегда стиснутых, скованных льдом кулаках, преследовали меня днем и ночью.

Но ведь я сделала все, что могла, чтобы спасти его, вырвать из рук ужасной судьбы.

И тем не менее, он мертв, а я жива. И эта жизнь стала для меня непрерывной пыткой. Я тонула в бездне угрызений совести и чувства вины. Меня разрывало на части. Мучения, которые причиняли мне обмороженные руки и ноги, казались смешными по сравнению с тем, что чувствовало мое вырванное из груди, разбитое на части сердце. Я была почти рада физической боли – она позволяла пережить хотя бы часть страданий, которые выпали на долю Томека.

Я больше не узнавала себя. Горло все время перехватывало, слезы могли брызнуть в любой момент. Я не могла избавиться от ужасной пустоты в душе, чувство вины не покидало меня. Возможно, оно никогда меня и не покинет. Всегда будет рядом. Придется научиться жить с ним.

Постепенно я начинала понимать, что могла остаться с Томеком и ждать помощи или его смерти. Но я избежала этого рокового решения, которое закончилось бы смертью не только Томека, но и моей. Врачи много раз говорили мне, что Томек, несомненно, умер вскоре после того, как ушла. Что бы тогда я, раздавленная горем, стала делать, если бы осталась рядом с ним? Возможно, и я соскользнула бы в бездну небытия. Или все же заставила бы себя сражаться, спускаться вниз, постоянно видя перед глазами жуткую картину – мертвого Томека, оставшегося на склоне?

Этого я никогда не узнаю. У меня не было возможности выбрать «хороший» вариант. Слишком поздно было уже тогда, когда мы поднялись на вершину Нангапарбат. Но я была измучена чувством вины, истерзана бесполезными и беспощадными угрызениями совести, вопросами, которые вновь и вновь задавала себе.

После окончания невероятной спасательной операции о нашей истории было написано много разных слов, и все они, посвященные тому, что мы делали и что пережили там, наверху, причиняли мне все новые страдания и заставляли снова погружаться в бездну. Суждения и комментарии летели в нас, как камни. По-настоящему тяжелую, трагическую историю пережили мы с Томеком, и только мы знаем всю правду о ней.

Было немало и поддержки, и участия, которые позволили мне вернуться домой. У меня появились новые друзья. Однако волны негатива, поспешные выводы, оскорбления разрушали меня – до тех пор, пока я не обратилась за помощью и смогла почувствовать что-то еще, кроме чувства вины, выбраться из прошлого, не задаваться бесконечными вопросами о будущем, и постараться жить в настоящем. Я разрывалась между трагедией, внутри которой продолжала жить, и рукой помощи, которую мне протягивали близкие.

Я прошла через то, что принято называть стадиями переживания горя. Первым пришел гнев. Я была в ярости, сердилась на всех в мире – начиная, разумеется, с себя, но еще и на Людовика, на пакистанские спасательные службы, на нашего агента Али и даже на Томека. Меня переполняло сострадание к нему, но в то же время я была страшно сердита на него. Он нарушил все протоколы безопасности, которые мы установили вместе: постоянно прислушиваться к сигналам своего тела; иметь запас сил; не подвергать себя опасности и иным рискам, кроме тех, которые в горах и так неизбежны; предупреждать напарника о своем состоянии; заранее позаботиться о спуске.

Я была очень зла на него, потому что если у тебя есть опыт, таких неожиданностей с тобой в горах не происходит! Том был очень крепкий и выносливый, настоящий трактор. Мы всегда заранее очень подробно изучали все возможные риски, чтобы максимально снизить их во время экспедиции. Но на этот раз Том не обратил внимания на тревожные сигналы – и отрицать этого нельзя. А я не захотела увидеть эти сигналы и не заставила повернуть назад.

Мы оба виноваты и в случившейся трагедии, и во множестве мелких ошибок, которые, накопившись, обрушились, как камнепад, и привели к катастрофе. Я виновата, что не заставила Томека прекратить восхождение и начать спуск, а на нем лежит ответственность за то, что он не был готов остановиться. Но только Томек дорого заплатил за это, и я одна осталась жива.

7 февраля 2018 года во время пресс-конференции в Шамони, в тот самый день, когда я должна была покинуть больницу, наша история стала всеобщим достоянием, пронеслась по всему миру, собрала бешеное количество комментариев, попала на радио, телевидение, в социальные сети, газеты… Для меня это был настоящий ад. То, что я пережила в горах, показалось ничтожным по сравнению с тем, что мне пришлось выдержать после возвращения.

В течение всего следующего года, даже когда мне казалось, что я чувствую себя лучше, и я пыталась возобновить социальную, профессиональную, спортивную активность, любой мелочи было достаточно, чтобы я на многие дни снова провалилась в бездну, разверзшуюся передо мной с 25 по 27 января 2018 года.

Сегодня я отдаю себе отчет – то, что мы остались живы в первую ночь, которую, спустившись с вершины Нангапарбат, провели под открытым небом, настоящее чудо. Инстинкт выживания обострил мою интуицию, заставил мобилизовать все силы, чтобы не сдаться в тяжелейшей ситуации, в которой мы оказались.

Воспоминание о второй ночи, которую я провела одна, забившись в трещину, до сих пор заставляет меня содрогаться от ужаса. То, что я выжила там, чудо в еще большей степени. От холода я должна была постепенно впасть в оцепенение, заснуть, покрываясь инеем, и навсегда остаться в той трещине. Но я боролась, использовала неизвестно откуда появившиеся силы, изо всех сил цеплялась за мир живых.

Когда наступила третья ночь, я сосредоточенно шла вперед. Отчаянное положение, в котором я находилась, заставляло мыслить предельно ясно, и я чувствовала, что моя жизнь держится на тонкой нитке. Яркая луна указывала мне путь, освещала веревки. Я действовала, а не анализировала. Шла вперед, ведомая надеждой спуститься в базовый лагерь и сделать все необходимое, чтобы помочь спасателям, которые отправятся искать Томека. Я сделала ставку на автоматизм движений, приобретенный за годы, проведенные в горах, и это спасало меня, пока я не встретила Дениса и Адама. И это было двойное чудо!

Проходили недели, месяцы. Я снова начала бегать, ездить на велосипеде, заниматься альпинизмом, снова вернулась в горы. Вместе с Жан-Кристофом мы на полтора месяца уехали зимой в Непал – в Мустанг, а потом в Кхумбу. Я воспользовалась этим, чтобы в одиночку подняться там на классический шеститысячник. Постепенно ко мне вернулся сон, кошмары посещали меня уже не так часто.

Но когда я отправляюсь на пробежку или кручу педали велосипеда, в моей голове по-прежнему всплывают вопросы. Каков мой путь? Какой во всем этом смысл? Может быть, я сама заперла себя в тюрьме? Мне всегда нужно к чему-то стремиться, и меня влекут к себе горы, вершины. Но если ты в чем-то так нуждаешься, то становишься от этого зависим. Я только золочу цепи, которыми прикована к жажде высоты и стремлению бежать. У меня нет зависимости от работы, телевизора, еды, от запрещенных веществ, равно как и от Фейсбука или Инстаграма. Но одна зависимость у меня все-таки есть и была – от горных вершин, от Нангапарбат.