Владивосток – Порт-Артур - Александр Чернов

– Если они завтра в шесть утра не будут на пароходе, который отходит в Гамбург, а оттуда в Шанхай, потеряем неделю. Пойдем, душа моя. И пока я с ними буду разбираться, ублюдка этого… – Вадик снова поежился и ткнул пальцем в труп на полу, – забуду побыстрее…

В эту ночь Ольга в первый раз осталась ночевать у Вадика. На его вопрос «А как же муж?» последовал выразительный взгляд и тяжелый вздох.

– Какие же вы, мужчины, все-таки глупые… Ты же видел – мое личное проклятие на самом деле существует. Муж – одно название, первый любимый человек – шрапнель в голову, а теперь и тебя чуть не разорвало на части… Я не хочу больше потерь. А такой муж… Он, в конце концов, только перед людьми и уж точно не перед Богом. Да и не только тебе надо сегодня забыть про этот воистину ужасный день…

Наутро, донельзя довольный и безмерно удивленный, Вадик, никак не ожидавший, что после нескольких лет замужества, пусть и за конченым педиком, красивая женщина может быть все еще… физиологически не совсем женщиной, встретился с представителями полицейских властей. В его ушах до сих пор сладчайшей музыкой звучали слова любимой: «Счастье мое, да если бы я только знала, что это окажется настолько хорошо, я бы столько не ждала…» И пребывая в чрезвычайно приподнятом состоянии духа, Вадик был готов на любые подвиги.

Решив не мелочиться, он начал сразу с министра внутренних дел Плеве. Пару часов спустя, «слив» министру абсолютно вымышленную, как он был уверен, информацию о готовящемся на того покушении[7] боевиков ПСР, Вадик получил карт-бланш на любые действия против партии эсэров.

До известной доктору Вадику даты, когда императрица должна была произвести на свет наследника, оставалась пара недель. В списке Петровича и Балка почти все позиции помечены галочками. Доказывать и убеждать уже ничего и никому не надо, только проверять и подгонять. Значит, за эти недели можно приложить максимум усилий на решение проблемы с покушениями. А если получится, то и в целом с партией эсэров. Ну, или хотя бы с ее вменяемой частью, но… Кроме одного персонажа. Петрович в шифрованной телеграмме предупредил Вадика, что Василий ему строго-настрого запретил даже близко приближаться к Борису Савинкову. Если удастся – отслеживать местонахождение. Не более того.

Из монографии В. И. Панова «Противостояние: информационная и идеологическая борьба в конце XIX – начале XX веков». СПб, 1975

В конце сентября 1904 года с очередным пароходом из Шанхая в Сан-Франциско появились двое странного вида людей – желтолицы и узкоглазы, как китайцы или японцы, но при этом не по сезону одеты в меховые куртки и кожаные сапоги. После прохождения таможни они, не нанимая экипажа и не пользуясь трамваем, пешком добрались до центра города. Где и принялись беспокоить обывателей, показывая им клочок помятой бумаги. Подошедший на шум полисмен опознал в клочке «шапку» от «Сан-Франциско ньюс» и, по подсказке какого-то сердобольного наблюдателя, спровадил странных азиатов в редакцию.

В редакции газеты выяснилось, что эти двое вполне сносно для вновь прибывших понимают «бэйскик инглиш» и даже пытаются изъясняться. Они попросили проводить их к «главному начальнику газеты», а под дверью дежурного клерка отдела новостей откуда-то из рукава вытянули еще одну бумажку и стали сличать ее содержимое с надписью на двери. После чего в голос потребовали «самого главного начальника» – на их вспомогательной записочке явственно было написано «Editor». Ну, редактор – так редактор, но отдел новостей уже не мог безучастно глазеть на все происходящее, и следовало начать выковыривать из ноздрей свежие новости, ибо самые свежие и неповторимые новости просто так шлялись по редакции.

В кабинете выпускающего редактора азиаты в меховых куртках не пойми откуда вытащили следующий лист бумаги – он оказался просьбой напечатать письмо вождей какого-то азиатского народа айну. Появившееся следом письмо было составлено на гораздо более правильном английском, однако было не менее занимательным. Вожди айнов обращались к народу Соединенных Штатов с просьбой помочь им в освобождении от злобных ниппонцев, заставляющих их народ силой оружия отказаться от родного языка, отказаться от национальной («причем весьма неплохой» – заметил редактор) меховой одежды, отказаться от привычных ремесел и начать выращивать на заснеженных высокогорьях теплолюбивый рис. Свою просьбу о напечатании в газете этого письма посланцы неведомого пока для янки народа сопроводили недвусмысленным обещанием редактору отблагодарить его посредством меховых шуб и шапок.

Частная ли корысть, общественное ли сострадание к угнетенным азиатам, но газета практически неделю кормилась исключительно тиражами с рассказами о неведомых айнах. Об их внешнем виде (фотографии), об их на удивление цивилизованных привычках и неповторимых шубах. Мимоходом – уже в середине недели – о письме их вождей к народу и правительству Штатов. А под занавес недели был объявлен аукцион с распродажей айнского добра, включая пышные шубы и тончайшей выделки сапоги из оленьего меха и кожи. Жадные до сенсаций газеты других городов перепечатывали сокращенные телеграфные версии статей «Сан-Франциско ньюс» – все какое-то разнообразие.

Под занавес этой газетной кампании айны, не скупясь, отвалили редактору половину вырученной на аукционе суммы, сказав, что на остальные деньги они в Шанхае купят столь необходимые для освободительной борьбы патроны. Редактор милостиво отказался принять подношение – он-то и без этого аукциона на возросших тиражах сделал весьма неплохие деньги. После чего загадочные айны поднялись на борт уходящего в Китай парохода.

А 12 октября в адрес японского телеграфного агентства пришла специальная посылка с пятью комплектами подшивок американских газет, бурно обсуждающих разные способы ограничения агрессии Ниппона и помощи народу айну… Императорский совет был в шоке.

Поручики русской армии, оба буряты, Очиров и Цикиров по возвращении из Америки досрочно получили производство в следующий чин. И лишь лет двадцать спустя какой-то дотошный ценитель азиатских редкостей опознал в проданной с аукциона вещице не памятник ремесла народа айну, а изделие нивхов. Правда, для всей прочей публики это было совершенно без разницы – ни одна из газет не удосужилась почтить это открытие даже абзацем…

Санкт-Петербург. Июль – ноябрь 1904 года

Первый духовный кризис от пребывания в новой шкуре, в новом для него «старом» времени с кучей незнакомых правил, условностей и с новыми людьми вокруг настиг Вадима в самой середине лета, когда усталость начала властно брать свое, а эйфорическое возбуждение и азарт от неожиданного для него участия в «большой игре» слегка поутихли. Игра эта была не из тех, что являлись здесь смыслом прожигания жизни и миллионных состояний для ряда представителей государственной элиты, в кругу которой ему приходилось волей-неволей вращаться. В его игре не делались ставки или биржевые аферты на деньги или честь. На этом кону стояли судьбы не только нескольких иновремян, но и всей огромной имперской России в этом до сих пор непривычном для него мире.