Агент - Валерий Большаков

Тут же толклись начдивы, наштадивы, наштарма, комэска, комполка — ждали штабной поезд Тухачевского. А дождались серого чудища «Предреввоенсовета». Бронепоезд, в дрожь бросая землю, медленно подкатил к перрону. Прямо перед входом в вокзал остановился первый салон-вагон, когда-то принадлежавший бывшему главковерху, великому князю Николаю Николаевичу. Лязгнула бронированная дверь тамбура, и к встречающим вышел жёлтый, скрюченный от язвы Троцкий.

Сутулясь, не отвечая на приветствия, Предреввоенсовета стремительно прошагал на пыльную привокзальную площадь, в красноармейскую гущу. Поднявшись на сколоченный из досок помост, как на пьедестал, он замер, словно бронзовея, — бородёнка вперёд уставилась, длинные полы кожаной шинели отпахиваются ветром…

Гай, ликуя, представил его:

— Товарищ Троцкий, вождь Красной армии!

Толпа взревела.

— Товарищи! — горячо заговорил вождь. — Мы находимся накануне полной и окончательной победы над врагом! Осталось сделать последнее усилие — и белые генералы будут разгромлены! — Внезапно склонившись, Троцкий протянул руку к кому-то из бойцов. — Брат! Я такой же, как ты! Нам с тобой нужна свобода — тебе и мне. Её дали нам большевики, — он махнул рукою на запад, в сторону Москвы. — А оттуда, — рука протянулась к востоку, — сегодня могут прийти белые офицеры и помещики, чтобы нас с тобой вновь превратить в рабов!

— Не позволим! Вперёд! — заголосили в толпе. — Умрём за революцию!

Троцкий вздёрнул руку, пальцем тыча в сторону Волги:

— На Симбирск!

Канонада расшатывала небо и землю. Войска Тухачевского отчаянно ломили. Дрогнешь — расстрел!

Армия Каппеля отчаянно сопротивлялась — русские, чехи, сербы, венгры наседали на красных. Сшибались броневики, налетали аэропланы, Волга вставала дыбом от рвущихся снарядов, небеса распухали от облачков шрапнели, земля ходила ходуном.

Белые отбросили 1-ю Революционную армию за мост через Свиягу, вернули подсимбирские деревни Баратевку, Елшанку, Прислониху… Линия фронта неудержимо катилась на запад.[77]

Сообщение ОСВАГ:

26 июля, выйдя из Симбирска на пароходах, части полковника Каппеля разгромили в устье Камы большевистскую флотилию и 27 числа[78]штурмовали Казань. Чехи повели наступление от пристани, а Каппель вошёл в город с тыла. Советский 5-й Латышский полк упорно сопротивлялся, но Сербский батальон майора Благотича, размещавшийся в Казанском кремле, перешёл на сторону белых — и нанёс противнику внезапный фланговый удар. Латышские стрелки сдались, а захваченные каппелевцами трофеи не поддаются подсчёту — 657 миллионов рублей золотом![79]

Предреввоенсовета неистовствовал — Павлуновский, обер-палач Троцкого, расстрелял комитетчиков Латышского полка, чтоб неповадно было Казань сдавать, учинил децимацию — пустил в расход каждого десятого мобилизованного из разбегавшихся военчастей, а полк татар, покинувших передовую, истребил полностью, перестреляв из пулемётов.

Бронированный «Предреввоенсовета» громыхал по Казанской железной дороге, сея смерть в полосе отчуждения, нагнетая страх, а в Кремле надсаживался вождь мирового пролетариата, бросая лозунг в массы: «Все на восток!»

1-я Революционная армия не зря повела счёт красным войскам, она была зачатком регулярных вооружённых сил Советской России, скреплённых дисциплиной. И вот её дивизии, разбитые и раздавленные морально, брели полями и дубравами к Алатырю. Красноармейцы, погоняемые комиссарами, вымещали зло на «врагах народа». Белые преследовали 1-ю армию и если в сшибках попадали в плен, то красные отыгрывались на них по полной — казакам на ногах лампасы вырезали, а офицерам — погоны на плечах, рубили шашками, вешали или связывали по трое — и топили. Называлось сие — «гидра контрреволюции». Правда, белоказаки тоже в долгу не оставались — могли «революционному бойцу» звезду «выгравировать» на спине или в землю закопать вниз головой — с устилом дна внутренностями, выпущенными из погребаемых, «чтобы мягче было лежать»… Жестокость порождала ответное зверство и множила его, превращала в норму жизни. У Авинова всегда мурашки по спине пробегали, когда он вспоминал «сцену из военной жизни», подсмотренную на Кубани ещё в ту пору, когда он числился корниловцем. Станицы подымались, оживали после советчины. Казаки поспешали на сбор к станичному правлению, шли нарядные, статные казачки, а на околице Кирилл встретил человек пять казачат с винтовками. «Куда идёте, хлопцы?» — спросил он, наивно ища отклик некрасовских стихов о мужичке с ноготок. А один из хлопцев, казачонок лет двенадцати, в бешмете и огромной мохнатой папахе, ответил ему: «Большевиков идём бить, тут много их по камышу попряталось, як их армия бежала. Я вчерась семерых убил!..»[80]

После этого случая на штабс-капитана никакие расстрелы уже не производили впечатления.

— Летять! — взвился крик. — Т-твою мать…

С востока, переваливаясь с крыла на крыло, подлетали «Ньюпоры-11», иначе — «Бебе», русскими пилотами звавшиеся «бебешками». Истребители спикировали, строча из «льюисов», выстригая в траве дорожки, раз за разом выбивая кровавые фонтанчики. Красноармейцы кидались на землю, охватывая головы руками, другие бежали под защиту хилой рощицы. Находились и такие, кто срывал с плеча винтовку и палил по аэропланам.

Раненая лошадь забилась в упряжи, а её товарка, храпя от ужаса, скакнула вбок, неловко валясь сама и опрокидывая телегу с ранеными. Пулемётная очередь продолбила и по ним, добивая. Крутанув вираж, «бебешки» улетели — патроны кончились…