Шмотки. Роман из мира моды - Кристин Орбэн

После какой такой революции покровы тела взяли верх над телохранителями?

И я вышагивала по улице, повторяя: «Бог всех портных, всех модельеров, сделай так, чтобы бог платьев победил дьяволов тела, чтобы ткань победила плоть, пустяки одержали верх над глубиной, а любовь к шмоткам – над любовью мужчин!»

Во мне всплеснулось нечто лихорадочное. Было 21 апреля, в воздухе витала пыльца, на деревьях раскрылись почки, просияв новизной, этой разрешенной для ввоза зеленью, подобавшей лишь древесным лягушкам, зеленью, прораставшей в сетчатой вязи Сони Рикель, в зигзагах Азеддина Алайя. Это была весна, время бретелек, бюстье, Шортов и мини-юбок. Кругом витала опасность. В моей голове проносились пластиковые стрекозы, украшенные стразами. Почему поют кузнечики под солнцем? Почему в моем сердце что-то дрожит и трепещет, так, что трудно дышать? На этой улице не хватает воздуха? Наверное, это смог, ну да, трудно дышать из-за уличной пыли.

Розовато-бежевый муслин, мягкий и нежный, словно ласковое прикосновение, побудил меня подражать ткани, в свою очередь стать ласковой и нежной, как мужская рука, прикоснувшаяся к моей щеке. Я становлюсь похожей на муслин.

Обеими руками я придерживаю болеро из розового кроличьего меха. Это неистовое желание покорять, восхищать, видимо, ошибочно. Я вдруг пугаюсь, что позволила батальону своих шмоток завлечь себя на опасный путь. Пожалуй, я чересчур распустила их.

Но о чем жалеть, ведь я не в силах противостоять им, я так опасалась выглядеть незначительной в простом брючном костюме от «Smalto» или от Армани.

Порой довольно тяжело выносить наши неврозы, страхи, невысказанные надежды, наши секреты, жесты, которых мы ждем от мужчин, отталкивая их, признание, которое мне хотелось бы услышать, и то, которое я вызываю, разодевшись так.

Мне следовало одеться в черное, как поступают все. Но это было невозможно, мне слишком хотелось ему понравиться, что предстать перед ним в простой, лишенной украшений одежде было выше моих сил. Если открываешь свое тело, значит, любишь его, разве не так? Естественность – это вызов. Нужно быть настолько уверенной в себе, чтобы предстать перед кем-то обнаженной, или одетой в темный безличный костюм, чтобы не призвать себе на помощь дивные ткани, потрясающие ткани – ламе, сатин, неописуемо прекрасный бархат, расписные материи, кроличий мех. Тщеславие заключается не в нарядной оболочке, а в наготе. Естественное, натуральное – безобразно. Чтобы подчеркнуть икры, мне необходимы круглые каблучки. И благодаря этому изобилию складок, чей всплеск подобен раскрытому зонтику, моя грудь выглядит скульптурой, водруженной на пьедестал. Видя меня, прогуливающейся по рю де Коммерс, никто и подумать бы не мог, что эта нежная, облаченная в тончайший муслин женщина с летящей походкой, с крошечной сумочкой от Кейт Спад, покачивающейся на надушенной руке с французским маникюром, женщина, чьи мысли явно витают где-то далеко, вышла на тропу войны, что она ведет игру, где выигрыш состоит в том, чтобы пленить мужчину, подчинить его себе, завоевать. И здесь «чересчур, слишком» предпочтительнее, чем «недостаточно», и таким образом – отвлекаясь от темы, – можно сказать, что мои шмотки, поскольку для меня это щит, парашют, козел отпущения, куда сильнее меня. Право, можно сменить сумочку, но не голову.

– Когда вы вошли, я вас не узнал...

Все они так говорят. Но он произнес эти слова чуть насмешливо и по сравнению с другими более ласково.

Нормально. Меня никогда не узнают, поскольку я все время меняюсь. Мы – мое одеяние и я сама – уселись. И с этого момента в первый раз за всю нашу совместную жизнь между нами возникли разногласия. Ничего общего с теми, что были связаны с суровостью униформы или вычурностью костюма, который был на мне во время визита в Ламорлэ. Нет, это была глубокая дисгармония – той особенной природы, что омрачала обстановку, как тетушка, вечно ляпающая что-нибудь невпопад, которую обычно стараются скрывать от гостей. Мои шмотки будто налились свинцом, они звучали фальшиво, из-за них моя попытка обольщения могла потерпеть неудачу, но, несмотря на это препятствие, я была готова заткнуть глотку любому бедолаге, который осмелился бы раскритиковать их. Мое естество терзало меня, это столь оспариваемое естество казалось мне сделанным из ткани цветком, готовым заговорить. Но было слишком рано. Но почему именно в тот момент, когда я сидела в кафе напротив мужчины, во мне поднялась волна беспокойства? Почему именно сейчас, а не позже, в спокойной обстановке, в моей гардеробной? Должно быть, я созрела: километры ткани, килограммы стразов и пайеток довершили мое взросление. Может быть, пришла пора расстаться со всем этим? Невозможно. Я вцепилась в свою розовую кроличью накидку, хоть это могло сослужить мне скверную службу в глазах профессора-медика.

Он заказал шампанское. Мы чокнулись, прежде чем заговорить как любовники, коими мы не были.

Он разглядывал меня благоговейно и вместе с тем с вожделением, уверенно используя то и дело повисавшие паузы; эти молчаливые паузы тревожили меня; робея, я щедро сыпала словами, будто покрывая нудное до жути черное платье брошками, булавками или фальшивыми украшениями. Я была порабощена. Бесполезно спрашивать почему, прочтите лучше «Космополитен» или «Мари-Клер».

Нередко во время пауз его глаза были прикованы к моим губам. Нумерованные незнакомцы научили меня дешифровать этот взгляд. Ввинчивающийся в рот взгляд означает: «Хочу увлечь тебя в спальню, закрыть дверь на ключ и ласкать». Мне хотелось того же. Пылко. Немедленно. Я бы не побоялась сбросить свои шмотки. О почтенные дамы! Мои шмотки были не только воспитанными, осведомленными, образованными, они помогли мне научиться обходиться без них. Тяжесть желания нарастала. Меня качали волшебные волны. Доктор Джекил не возник из последнего дождя.

– Так вы называете себя Дарлинг? – спросил он, разглядывая меня. Потом повторил с легкой понимающей усмешкой: – Дарлинг, Дарлинг. Звучит как песня. Разве можно остаться равнодушным к той, кого зовут Дарлинг?

– Надеюсь, нет.

Я улыбнулась, а он откровенно радостно продолжал глядеть на меня.

Вдруг наступил тот момент, которого я так опасалась: его взгляд с моих губ перекочевал на меховую накидку. Мои румяна цвета индийской розы приобрели оттенок фуксии. Остерегаясь насмешек, я спустила накидку на спинку кресла, открыв плечи – округлые и сияющие, как созревший плод. И все изменилось. Я правильно сделала, запустив обратную перемотку,– все сравнения сразу отпали. Все. Никакое другое свидание – даже с мужем номер 1 или с незнакомцем номер 2 – не сопровождалось этим внутренним рокотом.

Глаза его засияли, в этом было трудно усомниться. Я превратилась в вожделенный объект, как тот, что красуется в витрине, в самом центре, это мне нравилось. Бог был со мной, а не только с моей юбкой. Бог с восторгом смотрел на мою загорелую кожу, даже не подозревая обо всяких там искусственных загарах, притирках «Estee Lauder» и солнышке, распыляемом с помощью пульверизатора в немедленно сохнущем автозагаре «Ланком». Я смеялась, показывая белые, как бусы из таитянского жемчуга, зубы. Мне хотелось, чтобы меня укротил этот мужчина. Он пробудил меня, он польстил моему женскому тщеславию.