Я вам не ведьма! - Эйта

— Никаких идей.

— И то верно, ты и слов таких не знаешь, — фыркнула Бонни, — да тебе и не надо. В общем… Чем меньше у тебя в голове знаний, тем больше в мире волшебства. Когда я смотрю на хашасса, мне кажется, что я теряю что-то очень важное…

— Невежество? — хмыкнула я, — Тебе просто лень делать домашку, признайся.

Бонни пожала плечами.

— Знаешь, следующий урок через два дня… не обязательно же делать ее сейчас? — жалобно спросила она, — уже поздно, пора ложиться спать… Да и нужно придумать, что делать со стеклом… и Хранитель очень просил, чтобы я рассказала тебе про банку! — она оживилась, — Я обещала, так что слу…

— Айнаненаненане! — Я зажала уши руками, — Ничего не хочу слушать! Хочешь рассказать мне про банку, пропиши сначала буквы!

— Но…

— Бонни, — теперь был уже мой черед укоряюще вздыхать, — никто из нас не знает хашасса, но если я выучу его быстрее тебя, мы в итоге попадем в разные группы! А я хочу хоть где-нибудь сидеть с тобой! Ясно?

— Я-а-асно… — протянула Бонни.

Следующий час я пыталась срастить осколки и изредка нависала над Бонни карающим мотиватором: как-то всегда удавалось поймать ее за несколько мгновений до того, как она выуживала нужный ей лист из моей стопки.

Наверное, на это уходила вся моя магия: повторить фокус со стеклом у меня так и не получилось.

Но это меня не сильно расстроило.

Наша с Бонни шутливая перепалка согрела мою душу куда сильнее, чем могла бы любая, даже самая сложная, магия.

Мы помирились.

Я так и не смогла сказать ей «извини», но Бонни все равно приняла мои извинения.

Чего стоит магия рядом с настоящим чудом?

Я рыжая.

У меня есть подруга Бонни.

Вот, что я теперь могу говорить. А от этого… можно отталкиваться.

Под моими ногами снова есть земля: как же я по ней соскучилась!

Этот сон, кажется, все-таки был кошмаром. Или не был. Когда я села на кровати, спустив пятки на прохладный пол, в моей памяти осталось лишь смутное ощущение чего-то липкого и душного, до тошноты приторного.

Я вырвалась из этого сна, как из паутины, и с трудом поборола желание отскрести от плеча невидимые нити.

За окном серели предрассветные сумерки. А еще оттуда на меня смотрели огромные выпученные глаза.

— Нашол! — Радостно возопил мой недавний знакомый, — Нашол я!

Он вплыл в комнату, ничуть не смущаясь такой банальной преграды, как какая-то там стена. Ну, когда он в прошлый раз растворился в воздухе, я, конечно, заподозрила, что это не предел его возможностей; но я совершенно не ожидала, что он продолжит мне их демонстрировать.

Я бросила взгляд на кровать Бонни: подружка тихонько посапывала, и даже Каркара, кажется, прикорнула. Кто бы мог подумать, что мертвые тоже спят!

Я бы позвала на помощь, если бы знала, кого. Ситуация была такая нелепая, что я сомневалась даже, проснулась ли я вообще, или это просто новый уровень сна.

— Э-э-э… ну да, вот она я… — пробормотала я, когда наконец вспомнила, как пользоваться языком, — э-э-э…

Если бы… как же его звали? Жешк? Жешек? Отыскал любимую клюку или еще какую-нибудь важную, но личную вещь, то вряд ли заявился бы ко мне хвастаться. Кто я ему вообще? Значит, наверное, искал меня? Не слишком-то сложная задача, и уж тем более не срочная, мог бы и до утра подождать.

Ерунда какая-то. Точно сон. Не кошмар даже, а один из тех дурацких снов, которые в любой момент могут им обернуться. Я чуяла, что что-то тут нечисто.

— Та че тя искать-та? Ты вона на! Бабушку я твою нашол. Алиту…

Это ласковое «бабушка» выделялось средь его скрипучего старческого говорка, как прыщ на лбу, как гора на ровном месте, или как песня влюбленного, звучащая посередь базарной свары.

Имя ее он вообще говорил так, как будто получил его в дар, и теперь пробует на вкус, звонкое и яркое.

В моей голове почему-то промелькнула картинка: однажды папенька возил меня в театр на какую-то жутко модную в тот сезон постановку про любовь. Сейчас мне не припомнить всех перипетий сюжета, но был там момент, который врезался в мою память, кажется, навсегда.

Несколько минут, отданных на откуп второстепенным персонажам. Ученик колдуна на спор сварил любовное зелье, а его давняя подружка, веселая селянка-хохотушка, случайно выпила.

Только вот что-то он в том зелье напутал.

«Я буду твоя, только твоя, вечно твоя раба!» — она каталась у него в ногах, она рвала на себе волосы, она целовала пыль, по которой он ступал.

А потом заколола его и сделала из его черепа чашу. И такой возлюбленный ее полностью устроил, потому что она могла в любой момент достать его из заплечного мешка и взглянуть в лучшие сапфиры, которые вставила на место глаз. Камешки она, кстати, получила за предательство главной героини, но сделала это как-то походя, ненароком, рутинно: гораздо больше ее волновала ее обожаемая кружка.

Актриса превзошла саму себя. До сих пор помню выражение ее лица: любимый никуда больше не денется, любимый всегда рядом…

У такого неказистого и безобидного, казалось бы, лесного дедка, был взгляд не влюбленного и голос не влюбленного — это был алкающий взгляд жаждущего. И страшнее всего было то, что та, кого он жаждал, давно была мертва.

Я все-таки верила в лучшее.

Ну, может я все не так поняла. Может, он просто рад, что смог сам разломить горбушку. Старики иногда совершенно забывают про личные границы, уверенные, что младшие очень хотят их послушать прямо здесь и сейчас. Память вообще частенько проигрывает времени, а Жешек явно бился со старостью уже очень долго.

— Вы могли просто спросить, где могила, и не тратить время на поиски, я бы сказала…

— Могила? Я ее саму сыскал! — гордо ответствовал дедуля, раздуваясь на глазах, как воздушный шарик. А потом воспарил над полом, — Она мне гостинцы передала. Я те передал.

Я зевнула, слишком сонная, чтобы впечатлиться полетом. Но тут застыла на полузевке с прижатой к распахнутому рту ладонью.

Г-гостинцы? Какие еще гостинцы? Откуда? Что мне передава…

Я покосилась на банку позеленевших от времени медных монет, до сих пор стоявшую на столе. В горле зародился сдавленный хрип.

Старик подскочил и дернул меня за руку, вырывая из такого уютного тела.

— Подем. Бабушку на эту сторону подмогнешь перевести. А то стар я. Один я не справлюсь.

Одна из меня упала на подушку, крепко-крепко спящая. Разметались по простыням рыжие волосы, из уголка рта потекла слюнка. Недурно вышло, живописненько: тело, освободившееся от души, сладко посапывало и чему-то улыбалось во сне.