Соль с Жеваховой горы - Ирина Лобусова

Наконец Котовский не выдержал и поинтересовался, почему его друг все время смеется.

– Ты можешь всех тут пострелять, – улыбаясь, ответил Мишка, – но и без того каждая собака знает, что Зайдер подался до Одессы.

– Как до Одессы, давно?

– Да уж как с месяц будет, – Мишка пожал плечами, – люди в Одессе его видели. Мои люди.

– Зачем он туда? – нахмурился Котовский.

– А ты сам как думаешь? – продолжал смеяться Мишка.

– Ничего я не думаю! – огрызнулся Григорий. – Хочешь что сказать – говори!

Кабинет к тому времени заполнился людьми – многие из работников прямо в присутствии шефа занимались конторскими делами.

– Вернуть надо Зайдера! И того… К ногтю! – перестав улыбаться, решительно заявил Мишка, усевшись верхом на стол и болтая ногами, на которых красовались блестящие кирзовые сапоги – верх роскоши в захолустной Умани. – Ты ошибку сделал, что сюда его завез. Вот теперь сам и страдаешь!

– Да какое мне до него дело? – хмыкнул Котовский. – Подумаешь, очередная одесская вошь! Сколько я таких на фронтах грохнул!

– Тех, кого грохнул, те лежат, – ответил Мишка, – а вот Зайдера ты уже не поймаешь, и это большая твоя ошибка.

– Да какое мне до него дело! – повторил Григорий. – Что ты вечно каркаешь, как ворон!

– Ворон – вестник несчастья, но он всегда прав, – убежденно произнес Мишка Няга, – и Зай­дер станет твоим несчастьем.

– Поясни, – нахмурился Котовский, которого смутил убежденный тон Мишки.

– Сдаст он все твои липовые тонны сахара, что ты по продразверстке в Красную армию поставить был должен. Сдаст – как пить дать! – хмыкнул Няга.

– Замолчи, ты… – грязно выругался Григорий.

– Что уж тут молчать? Тут кричать надо! – снова ухмыльнулся Мишка. – Тем более…

– Что – тем более?

– Зайдер тебя убить хочет!

– Что ты сказал? – Котовский был потрясен настолько, что даже выпустил финансовый гроссбух из рук.

– А то, что слышал! Зайдер хочет тебя убить. Он об этом на каждом углу поклялся. Он тебе того, что ты бордель его разгромил, не простил. Да и со времен Японца между вами всегда были вечные счеты. Так что понятно, почему Зайдер хочет тебя убить. Зря ты его из Умани выпустил.

Разговор принял такой интересный поворот, что большинство присутствующих в комнате тут же прекратили заниматься своими делами и стали внимательно прислушиваться.

– Глупость какая-то! – Котовский натянуто хохотнул. – С чего это Майорчику меня убивать? Ничего плохого я ему не сделал! А то, что бордель разгромил… Так время было такое, зачистка.

– А вот увидишь! – Мишка Няга стал мрачен. – Попомнишь мои слова! Ты бы осторожничал получше. Зайдер – он злопамятный. Он ведь не просто так в Одессу поехал.

– Это еще зачем? Что ты имеешь в виду? – было видно, что Котовский расстроен неприятным разговором.

– А то и имею в виду, что надоело Зайдеру на сахарном заводе сидеть. Вспомнил, кем был в прежние годы. Правая и самая верная рука Японца – в Одессе не последний человек. А правильные выводы ты и сам сделаешь.

– Я ведь помог ему, – Григорий нахмурился, – он просил…

– А пословицу ты не слышал, да? Сколько волка не корми, он все в лес смотрит! Тебе надо избавиться от Зайдера! Или вот так спокойно ты дашь себя убить?

– Я не верю, что Мейер хочет меня убить! – убежденно сказал Котовский. – Глупость это.

– В общем, ты как хочешь, а я поскорее возвращаюсь в Одессу, – подытожил Мишка.

– И что ты собираешься делать? – Котовский хоть и не подавал виду, но был явно расстроен этим неожиданно повернувшим не в ту сторону разговором.

– Послежу за Зайдером. Есть у меня весточка от людей, что он присматривает Паука…

– Контрабанда? – сразу понял Котовский.

– А то… Склады. Все солянки. Теперь ты понимаешь, что он присмотрел? Это тебе не сахар по карманам рассовывать!

– Может, ты и прав, – Григорий вздохнул. – От семи смертей бежать, а одной не миновать… Я в последнее время все чаще думаю об этом.

– Не о том думаешь, – упрекнул его Мишка, – о безопасности своей надо думать!

В комнате больше никто не писал и не читал. Уже не скрывая, все откровенно слушали разговор.

Оперный театр был полон. Давали «Корсара», и публика собралась посмотреть знаменитый балет. Впрочем, в зале были не только любители театра. Чтобы «сделать полный зал», как всегда говорили в Одессе, большевики согнали солдат из окрестного гарнизона. Только вернувшиеся с полей жестоких боев, они еще не успели прийти в себя от войны. А потому не особо понимали, для чего их согнали, для какой цели.

В ношеных старых гимнастерках, с ружьями, они очумело ворочали головами по сторонам, явно испугавшись роскоши Оперного театра. Большинство солдат, жителей деревень, никогда не видели подобной красоты, а потому страшно робели перед лицом этого удивительного великолепия, которое в глубине души они все-таки не могли ни понять, ни принять.

Спектакль был юбилейным. И, чтобы хоть как-то отметить знаковую дату, в зале было собрано все городское начальство. Самые именитые большевики города сидели в ложах. В тот год как раз стало появляться понятие «партийная номенклатура». И большинство начальников уже научились ценить себя, а значит, отказывались сидеть среди простых людей.

В одной из лож, вместе с двумя комиссарами и партийным бонзой из Москвы, курировавшим вопросы культуры, сидел главный редактор «Одесских новостей» Владимир Сосновский.

Комиссары и партийный бонза были с женами, которые не упустили возможности пощеголять бриллиантами. Володя Сосновский был один.

Начался балет. Публика вела себя шумно. Солдаты никогда в жизни не видели балет, и подобное зрелище показалось им страшно смешным. Они гыкали, издавали глупые смешки, стучали об пол винтовками. Грязные сапоги и калоши елозили по ковру на полу. Солдаты сплевывали на пол и вытирали жирные пальцы о бархатное покрытие кресел. В общем, все шло по плану. В некоторые ложи подали шампанское. Володя Сосновский вспомнил Мишку Япончика, для которого в оперной ложе всегда накрывали стол. Но Мишка был элегантным, в отличие от красных комиссаров. Они закусывали шампанское бутербродами с тюлькой и сплевывали косточки на пол. Володю Сосновского тошнило с самого начала спектакля.

Оперный театр всегда был для него сказкой, а каждое посещение – праздником. Почему же теперь все это так сильно изменилось?

Из-за перебоев со светом (даже нэп не мог ничего сделать с нехваткой угля на электростанциях) сцену освещал ряд газовых рожков, оставшихся еще со времен французов. Газ был надежнее электричества – его подача регулировалась, но была постоянной. А электричество даже в Оперном театре все еще оставалось роскошью.